– Я бы сказала, даже больше того…
– Пусть удача и сегодня сопутствует вам!
И уже через минуту Вяземская вошла в служебный лифт. Нажала на нужную кнопку и стала спускаться в хранилище.
Двери лифта открылись. Татьяна вышла. Смог пробрался и сюда, но нужный этаж был обозначен крупным значком на противоположной стороне стены.
Она вошла в знакомую комнату и стала работать. Несмотря на то, что стопка пачек, приготовленных для нее, значительно уменьшилась, сегодня предстояло проделать действительно гигантскую работу, чтобы хотя бы отсортировать и прочитать наиважнейшее. Так прошло несколько часов. И вдруг Вяземская услышала, как ударили куранты.
«Странно, – подумала она. – Третий день работаю и не слышала, чтобы где-то рядом били куранты».
Она встала из-за стола и, так как сегодня ее никто в хранилище не запирал, отворила входную дверь…
Первое, что она увидела и что ее поразило, – это огромная хрустальная люстра, уходящая ввысь, в хрустале который отражалось живое людское море, что заполнило собой сей блистательный парадный зал, открывшийся ее взору. В первое мгновение отражение в хрустале более напомнило Вяземской забавную игрушку под названием «калейдоскоп», подаренную ей некогда в детстве, так как целостная картинка каждую секунду изменялась, добавляя все новые и новые грани зала, в который она неведомым образом попала.
– Где это я? – недоумевала она, проходя мимо лакея в богатом облачении далее в распахнувшуюся дверь.
И вновь замерла, увидев сонм общающихся почтенных старушек и их блистательных кавалеров. Причем безупречные наряды женской половины в танце грациозно оттенялись бриллиантовыми звездами на фраках мужской половины, и всюду слышалась французская речь…
Вяземская, все еще думая, что это лишь мираж, прошла в соседний зал и там увидела молодую россыпь Северной столицы, благосклонно отпускающую шутки, грациозно передвигающуюся и очаровательно танцующую, да и просто мило улыбающуюся…
– Я ждал вас, – раздался у нее за спиной знакомый голос.
Татьяна обернулась.
Перед ней во фраке, слегка стесняющем его движения, стоял Петр Ершов, или Петруша, как она его про себя называла.
Все такой же: немного робкий и стеснительный, чуть сутулящийся, боясь казаться излишне высоким.
– Право, я ничего не понимаю, – промолвила Татьяна. – И к тому же, если честно, мне немного неудобно… Я в этом своем наряде…
– Оставьте это! Здесь каждый видит то, что он хочет видеть, иначе мы бы сошли с ума, увидев истинную сущность каждого…
– О чем это вы? – с удивлением спросила Татьяна.
– О нас, – спокойно отвечал он. – А более о тех, кто пишет чью-то житейскую историю, и тех, о ком пишут, включая и историю самого государства, а затем выдает ее за истину в последней инстанции. Я вам вчера сказал, что не хотел уезжать сюда, и не по своей воле я теперь один из них. Из тех, кто считает себя самыми умными, самыми талантливыми, самыми проницательными, полагая, что им