Они вынуждены были распрощаться. Нелли осталась на даче дожидаться вестей от родителей, а Максим поехал к себе в училище.
По утренней воскресной Москве 22 июня 1941 года сновали троллейбусы и трамваи, а люди, еще не знавшие о начале войны, спешили с детьми в кинотеатры и парки, ехали купаться в Серебряный Бор на Москве-реке.
И вдруг мало кому еще известный тогда голос радиодиктора Левитана заставил слушать себя всю страну…
У одного из радиотрансляторов стояла небольшая группа самых разновозрастных людей. Когда Максим присоединился к ним, то успел заметить, что их уже объединил общий отпечаток тревоги на лицах, прижатые к груди руки, более напоминающие молитвенное стояние перед внезапно застигнувшей их бедой, и распахнутые, устремленные в небо глаза, в которых читался всего лишь один, но общий для всех вопрос: Господи! За что нам это наказание?. Вместе с ними стоял, вверял и себя Божьему промыслу и Максим. А первая же мысль, которая обожгла сердце, была об отце. Люди еще продолжали стоять и ждать новых сообщений, а Максим уже спешил в общежитие циркового училища, успевая замечать по пути, как мирный город в одно мгновение превращался в разворошенный гигантский муравейник.
У входа в общежитие циркового училища Максима успела перехватить тетя Оля:
– Максимушка, постой, сынок. Тебе нельзя туда. С самой ночи какие-то люди перевернули у вас все вверх дном. Что-то, видно, искали. А один остался дожидаться тебя.
Тут она достала из кармана заранее приготовленные, а потому свернутые и перетянутые аптекарской резинкой деньги. И в самый момент передачи денег из ее глаз брызнули слезы. Да такие, что бывают лишь в цирке, да и то у клоунов. Но это слезы настоящей боли любящего сердца, чувствующего скорую потерю кого-то родного и близкого.
– Беги, родной, может быть, это ошибка, может быть, все еще образуется, и если даст Бог, то и увидимся…
И Максим нежно поцеловал ее, понимая, что видит последний раз в жизни. Он был ей искренне благодарен и за предупреждение об опасности, и за помощь. Вот только откуда исходила эта опасность и куда теперь бежать, если все документы оставались в комнате общежития? Тогда он снова вспомнил про Загорск…
Максим проснулся в доме Марфы. Точнее говоря, его разбудил ранний крик петуха. Он прислушался и услышал тихий шелест страниц да молитвенное призывание Господа на начало всякого благого дела, что творила сестра его матери – схимонахиня Марфа.
А вот и она сама вошла в его половину, предварительно постучавшись. В ее руках был небольшой, по видимости, серебряный крестик на тесемочке.
– Доброе утро, радость моя! Как тебе спалось на монашеском ложе?
– Если честно, то жестковато.
– Через какое-то время ты станешь вспоминать об этой кроватке как о царской перине, немец уже на подходе к Звенигороду… И нет пока той силы, что сумеет хотя бы остановить его.
И тут она показала Максиму крестик.
– Это для тебя. Пришло время вверить себя в