Упрощенческие разговоры об «убедительных данных» уводят совсем не в ту сторону по нескольким причинам. Он предполагает, что данные могут быть только объективными, и не признает всевозможные субъективные аспекты. Люди – существа, обладающие свободой размышлять и прекрасно способные втиснуть любые данные в рамки предпочтительных моделей или предубеждений. Прекрасный тому пример – увлечение идеями Трофима Денисовича Лысенко (1898–1978) в сороковые годы прошлого века в СССР. Его экстравагантные взгляды в области биологии были удобны тогдашним властям, а совершенно правильные научные идеи его противников отметались как буржуазные или фашистские. Как показывает трагическая история эволюционной биологии в сталинские времена, в рамках идеологии вполне может сложиться групповое мышление, которое отвергает те или иные данные в зависимости от того, удобны они ему или нет, и прибегает для этого к интеллектуальному, а иногда и физическому насилию[92].
Рассел был прав. Нам придется как-то жить с неуверенностью. А это непросто – и с интеллектуальной, и с экзистенциальной точки зрения. Вспоминая школьные годы, я прекрасно понимаю, почему тогда так жаждал уверенности. Она нужна всем нам – каждому по-своему. Мы хотим точно знать, на каком мы свете. Вероятно, в нас заложены какие-то глубинные психологические силы, которые склоняют нас к принятию крайне наивной модели науки, даже если мы отдаем себе отчет в ее несовершенствах[93]. Кроме того, это помогает нам понять, почему для некоторых так притягателен любой фундаментализм, что религиозный, что антирелигиозный: он подкупает обещаниями уверенности. Реальный мир вне этих пузырей фальшивой уверенности гораздо сложнее и опаснее. Но нам приходится с ним мириться и в нем жить.
Теории в науке. Видеть все как есть
Романист Генри Миллер (1891–1980) написал однажды о разведывательной экспедиции, целью которой было «не новое место, но скорее новый взгляд на вещи» (пер. В. Минушина)[94]. Когда ученый сталкивается с массивом наблюдательных данных, фундаментальный инстинкт требует, чтобы он постарался выяснить, какая «общая картина» или «теория» лучше всего позволяет их осмыслить. «Главное – данные» – основная тема естественных наук. Аристотель требовал «сохранять явления» – то есть считал, что наблюдательные данные следует оберегать любой ценой. Теория проверяется наблюдениями. Если она им не соответствует, ее истинность ставится под сомнение. А о том, чтобы отсеивать наблюдения, которые, к вящей досаде исследователя, не соответствуют теории, и речи быть не может!
Наука ищет наилучший способ «смотреть на вещи», подход, который извлекает больше всего смысла из реальных наблюдений, и избавлен от любого идеологического давления. То, в чем было непоколебимо уверено одно поколение, вполне может быть отвергнуто следующим поколением