Дыхание девушки, и так затрудненное, участилось, она закричала, но сорванные голосовые связки позволили вырваться наружу лишь жалкому хрипу. Да, свой голос она потеряла, когда кричала от боли в поле, мечтая только о том, чтобы Махмуд поскорее уже убил ее. Она видела шрамы на своем теле. Не знала, не помнила, откуда они у нее, как появились, но не удивлялась, видя порядок жизни на плантации. Но вот терпеть эту боль она совершенно не могла, и поэтому кричала с опасностью разорвать вены, взбухшие не висках.
Махмуда практически оттащили от нее. Их увидели другие надзиратели, и пока добежали к разъяренному мужчине, потерявшему контроль над собой, Семерка уже валялась на земле, не в силах различить что-либо затухающим взором, проваливаясь в какую-то пустоту, черноту, тишину.
Врач вколол ей лекарство и сообщил, что придет на следующий день. Он не был шокирован увиденным, давно привык к виду крови, к порванной коже, к выступающему мясу. Не было жалко ему и эту девушку. Он сделал свою работу и ушел, его ждали другие пациенты. Эта выскочка не единственная, кто сегодня разозлила своих начальников. Разумеется, так, как она, никто не пострадал, до такого мало кто доводил своих надзирателей. Ну что ж, если выживет, это будет ей уроком. Только появилась на плантации, и уже проявила свой строптивый характер. Для рабыни, рожденной в неволе, это странно, ведь ее с рождения учили только одному: беспрекословному подчинению. Что же произошло, что она так взбунтовалась? Да, темное дело, впрочем, его это не касается.
Таня все время экзекуции просидела на земле. Она не смела пошевелиться, боясь попасть под горячую руку, и только и могла, что тихо плакать, захлебываясь слезами. Она не смотрела на Семерку, на то, как меняется выражение ее лица, как уходит осмысленность из глаз, как намокает от крови ткань платья и хлюпает, когда длинный хлыст, со свистом рассекая воздух, падает на спину.
Но она знала, что сейчас оттащат изуродованное тело, и ей придется продолжить свою работу. Никто не даст ей время на оплакивание подруги, никто не станет с ней говорить об этом, чтобы дать выход переживаниям. Есть норма, и ее необходимо выполнить, если она не хочет быть следующей. И дай бог, Махмуд не вспомнит, из-за чего началась эта казнь, ведь болтливых рабынь было две, и тогда он может пожелать наказать и ее, а она, в отличие от мужественной Семерки, не выдержит и половины такого наказания. А может даже и четверти.
Об этом случае перешептывались уже второй день. Все в лагере рабов узнали, что рабыня, рожденная в неволе, взбунтовалась. Это был нонсенс. Всем известно, что дети рабов самые покорные, с минимумом интеллекта, практически без инстинкта самосохранения, с абсолютно подавленной