по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли
их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (курсив автора.
– Д.Г.)» (Рим. 2, 14—15). Христианин, таким образом, вовсе не отвергает «правды» первичного, родового сознания и даже считает его истинным. Он даже готов пользоваться как семантическими понятиями (языком), так и социальной практикой этого сознания, исполняя в точности все «установления отцов». Однако (и в этом заключается существенное отличие!),
зная им истинную цену – как недостаточных, или только «естественных» (принадлежащих «миру», т.е. лишенных трансцендентной ценности!) образований. Фактически в христианских суждениях «по духу, а не по плоти» и «по благодати (любви), а не по закону» (т.е. по
ценности – ценностных суждениях) мы впервые в европейской истории находим в собственном смысле слова
естественные суждения (наряду и параллельно с трансцендентными!). И хотя понятие «естественное» в характерной для него современной коннотации здесь, конечно, не употребляется (ему более всего соответствует другое евангельское понятие «мир»), но его содержание как «лишенного религиозной ценности», «секулярного», «релятивного» (в отличие от античной «натуры» – «физиса» – космического первопринципа, осмысляющего высшее единство божественного и земного) здесь уже в полной мере представлено. Христианин признает правду первичного, родового сознания как именно такого «естественного», природного сознания, и, стало быть, относится к нему в действительности уже только чисто «формально» (по «идее») – дабы «не соблазнить свободой немощных»: «Ибо, если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное?» (1 Кор. 8,10). Но это-то как раз более всего и возмущало, отталкивало одномерное сознание от христианства, поскольку оно (это сознание) остается таковым лишь
пока в нем присутствует и доминирует сакральный момент, в своей противоположности христианству означающий действительное (по «бытию», а не по «разуму»)
тождество ценности и смысла, или иначе – смысловую принадлежность собственной (имманентной) структуре сознания (в его «софийной», либо «хохмической» версиях), исключающей саму возможность появления как «естественных», так и «трансцендентных», относимых к трансцендентному, суждений.
Дабы хоть отчасти прочувствовать весь драматизм образования нового религиозного сознания и той революции духа, которая неизбежно им осуществлялась, представим себе на мгновение, что некий наш современник, добросовестно живущий религиозной жизнью в какой-либо из существующих ныне «религий», включая различные христианские конфессии, придавал бы этой жизни культурное, эстетическое, нравственное, политическое, этническое, «смысложизненное», одним словом – какое угодно высокое значение, за исключением
