Паскаль, в России – Б. П. Вышеславцев). Однако уже сама по себе постановка вопроса об автономии сердца как именно вопроса о
приоритете перед разумом (рассудком и т.п.) свидетельствовала о том, что эта кардиология оставалась идейным течением одномерного мышления (следовавшего в русле классического рационалистического дискурса), которое по определению не могло разрешить проблему сердца. В то же время уже только констатация наличия такой проблемы была большим достижением по сравнению с античными воззрениями на природу взаимоотношений сердца и разума. Для платоника, к примеру, сердце не обладало сколько-нибудь заслуживающей внимания самостоятельностью: оно тоже «мыслило», пусть и по-своему (путь Эрота), но не настолько, чтобы кардинально отличаться от мысли (поскольку имело своей конечной целью
то же, что и разум!). В целом для античных философов характерно представление об
иерархическом превосходстве разума над сердцем (целиком относимым в область недостоверных человеческих мнений –
докса). Вместе с тем, наряду с «дневным», «аполлоническим» платонизмом в античности существовали и «ночные», «дионисические» элевсинские мистерии, развитый институт гадателей и прорицателей (восходящий к древнейшей религии шаманизма) и т.п., в которых обратный «приоритет» сердца перед разумом, в отличие от богословствования языческих философов, утверждался в виде конкретной религиозной практики. Позднее в суфизме – мистическом течении ислама, сформировавшемся не без христианского влияния, сердце «в своей неразумности»
превосходит любую мыслительную активность уже настолько, что «жертва» последней оказывается непременным условием познания Бога. Для достижения этой цели предлагался обширный инструментарий экстатических средств – от «танцев дервишей» до наркотических стимуляторов.
Во всех перечисленных случаях одномерность мышления вела к отождествлению сердца (ценности) и разума (смысла), т.е. либо к интеграции сердца в мысль, подчинению алгоритмам, задаваемым деятельностью мышления, либо, напротив, к интеграции мысли в переживание, вплоть до ее погашения в последнем, и проблема сердца здесь неизбежно оборачивалась ложной проблемой приоритета одного перед другим.
Конечно, для европейских философов, отстаивавших направление мысли, открытое христианством, путь суфия (как и путь неоплатоника) был неприемлем. Важный (хотя и недостаточный) шаг на пути построения связанной с христианством кардиологии был сделан Иммануилом Кантом, формально разграничившим сферы практического и теоретического разума, хотя фактически только и оформившим предвосхищенное до него Б. Паскалем. И. Кант, будучи христианским мыслителем2, не только следовал в русле обнаруженного христианством различения ценности и смысла (несовпадения сердца и разума), но и показал (и в этом его несомненная заслуга), что автономии сердца нет и быть не может без сопутствующей или одновременной
