Яцько стоял в сторонке, не очень вслушиваясь в разговор. Он с восхищением рассматривал Сечь.
Так вот, оказывается, какие они, запорожцы. Даже удивительно, до чего они похожи на крестьян его родной Смеречовки, откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах[2] или новых кожухах по фигуре…
Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки… Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!
Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, покрыты гонтом[3]. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочеными куполами сечевая церковь.
Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдернул шапку, поклонился и хрипло произнес:
– Добрый день, панове казаки!
– Здоров, парень! – ответил за всех Метелица. – Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев… А паны – там, – кивнул он на дома сечевых старшин. – Понял?
– Понял.
– Правда, кое-кто и из нашего брата прется в паны. Ну, да это не твоего ума дело… А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?
– Все, все, что спросите, расскажу… А сперва вот… мне бы Арсена Звенигору найти.
Казаки удивленно переглянулись:
– Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами…
– Нет, не знаю… Надо ему кое-что передать…
Арсен вышел вперед. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже малинового жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, – не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.
– Что ж ты хотел передать мне, хлопче? – спросил он недоумевая.
– Я из Дубовой Балки, я…
– Ты из Дубовой Балки? – подался вперед Звенигора.
Сердце у него екнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут его родные – мать, сестра, дедусь. Не случилось ли с ними чего? Может, несчастье какое? Он сжал пареньку плечо.
– Мои с тобой передали что? Как мать?
– Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее…
– Что с нею? Ты видел ее?
– Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.
– Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?