Думаете, надолго это?
Думаете, насовсем?
Ну-ну.
Это только кажется, что насовсем, навсегда вживили – ты в степень возводишь, и тебя в степень возводят, тебя возвели – и ты возводись…
Потихоньку отключается в сознании сто седьмого то, что делало его сто седьмым.
Потихоньку проклевывается из-под отключенного сознания что-то древнее, о чем уже и не помнит никто, что оно есть…
В древности наши предшественники жили по истинно безумным и варварским обычаям. Я говорю о тех временах, когда еще не умели возводить в степень. Ведь для того, чтобы возводить в степень, нужно сделать это взаимно, а наши предшественники даже и помыслить не могли, что такое взаимно. В те времена нам было доступно только умножение. Я говорю – нам, потому что мы и наши предшественники – одно целое, разделенное первым в истории возведением в степень.
Как жили в те далекие эпохи? Умножали самих себя. На два, на десять, на тысячу. Кто на что горазд. Кто больше умножал себя, тот получал больше прав на ресурсы. Нет, не на квадратные корни, о них тогда еще не слышали…
Здесь цифр нет.
Что чисел нет, это понятно.
Но теперь еще и цифр нет.
Вот это совсем дело дрянь, что цифр нет.
Сто седьмой потихоньку отделяется от всех, потихоньку проверяет собственные ресурсы, на сколько хватит. Хватит ненамного, всего-то – умножиться на четыре. Ну да и то хорошо, другие-то до сих пор вместе держатся, до сих пор умножаться и не думали, так что сто седьмой в выигрыше.
Оно того стоит. Все вместе все равно до цели не доберутся, если вообще есть впереди какая-то цель. Немногие доберутся, немногие достигнут конца пути. И пусть среди них будет сто седьмой.
Зря, что ли, все.
Не зря же.
Не зря же сто седьмой смотрел в бесконечную даль – по молодости, когда еще не был сто седьмым, а был первым, всего-то и было, что единичка у него. Уже тогда смотрел в пустоту между бесконечными рядами цифр, уже тогда понимал, что цифры не бесконечны, что есть там что-то за пределами мира…
Кто-то узнает.
Кто-то, кто доберется до конца пути.
Сто седьмой расправляет ауру, готовится прижать всех, кто слабее него, а кто слабее, все слабее, сто седьмой же на четыре помножился…
Прислушивается.
Что-то обжигает ауру, да что – что-то, оно и есть. Сто седьмой на четыре себя умножил, да не один сто седьмой такой умный, семьсот первый в восемь раз себя помножил, а двести второй – и вовсе в двенадцать.
Так что где тут сто седьмому с ними тягаться-то.
Им все корни.
Квадратные.
А сто седьмому – что останется.
Здесь цифр нет.
Давно уже нет.
Сто седьмой смотрит на цифры, прикрепленные к сердцевине обиталища.
А других нет.
А корней квадратных не осталось.
Совсем.
Тут бы