Созданный, чтобы нравиться, он любил увеселения, любил хорошо поесть и еще многие другие удовольствия. Вместо занятий науками он только и думал, что о приключениях и всяких забавных проделках.
– Никифор, а почему ты не хотел брать меня с собой? Знаешь, как долго я уговаривал отца, чтобы он позволил мне поехать с тобой? – спросил Роман, единственный наследник Багрянородного «царя царей».
– Я не очень-то гожусь на роль няни для цезаря. Еще не уберегу… – шутливо ответил Никифор Фока, стратиг фемы Анатолика[84].Фока был человек лет тридцати, среднего роста, большеголовый, как все жители горных районов из провинции Первая Армения[85]. Цвет лица его более приближался к темному, чем к светлому. Волосы были густые и черные. Нос не тонкий и не толстый, а борода правильной формы, с редкой сединой по бокам. Стан у него был округлый и плотный. Грудь и плечи очень широкие, а мужеством и силой он напоминал прославленного Геракла. На загорелом и обветренном некрасивом лице, притягивали внимание черные глаза, озабоченные размышлением. Они прятались под мохнатыми бровями. Колючий взгляд, казалось, пронизывает насквозь. Облик и жесты выдавали в нем человека обладающего большой силой воли. Лет триста назад цезарь Ираклий мечтал о прекращении вражды между различными ветвями христианской веры. Для этого он предложил иерархам церквей компромисс – доктрину монофелитства. Эту доктрину не приняли ни сирийцы с египтянами, ни персидские несториане, ни латиняне. Вскоре от империи осталась лишь ее столица на Босфоре и немного территории, где население говорило на чуждом греческом языке. Ираклий своим указом запретил горожанам говорить на родном семитском языке, показав этим поступком всю глубину обуревавших его чувств. С тех пор, греческий язык, изучавшийся в школах города Византий как иностранный, стал государственным. На нем стали вестись службы в церквах. За прошедшее время, греческий стал родным для жителей Царского города. Но Никифор Фока, как и большинство жителей азиатской части страны, в быту продолжал говорить на армянском диалекте старого языка. Звучный титул, звучавший по-латински как «цезарь», или по-гречески «кесарь», с его губ слетал, как болт арбалета – «к-цр».[86]
– Но потом я передумал, – продолжал рассуждать Никифор. – Если я спасу юного цезаря от душных дворцов, приемов и этикетов, а так же нудных занятий по риторике и философии, то взамен он спасет меня от компании чинуши, способного говорить только о прибылях и налогах, – кивнул Никифор на третьего пассажира. – Я подумал, что цезарь внесет разнообразие в нашу компанию в этом наискучнейшем плавании с визитом вежливости в Рим. В гости к герцогу[87] Октавиану[88].
– Говорят, что он любит общество куртизанок? – поинтересовался Роман. – А еще он охотник, игрок, волокита за женскими юбками и пьяница. Ну, прямо