Ладно. Расположился я. По причине жары и духоты остался в тоненьком трико и майке. Зашла проводница, принесла постельное белье. Посмотрела на меня смеющимися глазами: «Парень, а ты случайно не хиппя?» Свят-свят! Я покрутил башкой: «А что, есть нужда в хиппи?» Деваха фыркнула: «Да не, нам и одного от пуза». И ушла.
Несмотря на жарищу, я не стал нарушать древних традиций. Конец сезона – это конец сезона. Праздник, так сказать. Поэтому я достал из сумки бутылку водки, балык, маленькую дорожную баночку икры – остальные банки были трехлитровые – и хлеб. Чертыхнувшись на свою забывчивость – типа, сразу не мог спросить! – пошел к проводицам за стаканом. В проходе у открытого окна стоял такой колоритный персонаж, что я даже чуток в ногах запутался. Густая грива нечесанных волос лежала на плечах, на голый торс было надето натуральное пальто, застегнутое в районе груди на здоровенную медную булавку. Завершали картину какие-то красные подштанники в обтяжку и босые ноги. Протискиваясь мимо этого персонажа, я заметил, что в его купе – соседнем с моим – на столике стоит коньяк и всякие цветастые консервные баночки, а на спальном месте лежит гитара.
Взял я у девчонок стакан, сказал им, что чай мне пока не нужен, и вернулся в купе. Сначала я хлопнул за окончание сезона – «Дай Бог, чтоб не последний!», потом, чуть погодя, за спокойное путешествие. Заел икрой и балыком, покурил в открытое окно и растянулся на влажных простынях. Стал… адаптироваться к цивилизации.
Колеса убаюкивающе постукивали, и я лежал в какой-то полудреме. Очнулся от громкого голоса, который провозглашал: «Хиппи – это вершина человеческого сознания! Дальше ничего не будет. Все развалится, а останется одна только свободная любовь!» Послышался голос одной из проводниц: «Ну, ты говорить-то говори, а руки не распускай» Другая добавила: «Да! Не лапай, не купишь! Лучше налей». Насколько я понял, обе девахи сидели у моего экзотического соседа.
Спустил я ноги на пол, набухал себе допинга, выпил просто так – беспричинно. Провалиться мне на этом месте, но я не стал бы этому хиппи кайф ломать. Если бы он по требованию мамзелей не взял гитару и не начал петь. Репертуар у него был чисто московский дворово-иностранный, середины эдак шестидесятых годов. Когда этот апологет свободной любви заголосил буквально следующее: «Камола твистуген, твистуген славсаном!..» – я только охнул. Одна из проводниц, видимо, уже в лирическом настроении сказала певуну: «Ну-ка, подыграй мне!» И завопила: «Льет ли теплый дождь, падает ли сне-е-е-ег!» А хиппи сопротивлялся и орал: «Про любовь лучше вот эта! Эзверэнибади гойн ту лысан ту май стори!..»
От такого душераздирающего вокала куда только мой хмель девался и… цивилизационная адаптация. Я сдержал первый позыв накормить барда его собственным пальто, достал из чехла свою