– Савраска… – тихонько позвал Генидка, – Савра-аска…
Ответом была тишина. Генидка позвал еще. Потом, подождав немного, еще раз. Ответа не последовало.
Сердце Генидки упало. Он решил было, что его товарищ умер от страшной болезни. Генидка задрожал всем телом и собирался уже заплакать, как вдруг послышалось слабое ржание.
– Савраска?
– Генидка, это ты? – услышал он приглушенный голос друга, и теплая волна радости ударила ему в грудь, – Как ты там, на воле?
– Мне очень плохо без тебя, Савраска. Я просто не могу без тебя жить. Я, кажется, умираю.
– Я тоже не могу без тебя, Генидка. И я, кажется, тоже умираю. Я совершенно обессилел, – донеслось из-за стены сарая.
– Саврасушка, держись, дружище. Я что-нибудь придумаю, я ведь умный. Мы спасем тебя.
Они долго так разговаривали, не видя друг друга, но чувствуя так, будто находятся совсем рядом. И им все сильнее хотелось прижаться друг к дружке, но их разделяла шершавая и холодная стена сарая. К утру все слова у них кончились, а чувства, напротив, находились в избытке, и теперь уже они без конца повторяли одни только свои имена, и к рассвету потеряли ориентировку в пространстве и времени, не сознавая, кто из них Савраска, а кто Генидка, и кто в лазарете, а кто – на воле.
Но ни на следующую ночь, ни много позже, Генидке не удалось придти к другу. Он смог отворить дверь конюшни, но вот обратного действия ему сделать не удалось. Заметив беспорядок в конюшне и следы копыт на дворе, конюх стал привязывать Генидку и запирать дверь наглухо.
На прогулку лошадей не выводили.
В заточении прошла, как казалось Генидке, вечность. Он совершенно ослаб, и все, что поддерживало в нем жизнь, была надежда на встречу с другом.
Это случилось внезапно. Распахнулись вдруг ворота конюшни, и в снопах яркого весеннего солнца на пороге появился стройный лошадиный силуэт. Генидка едва не задохнулся от нахлынувшего счастья. Он рванулся вперед и… застыл в изумлении. Он ожидал увидеть Савраску, но это был другой, совершенно неизвестный жеребец. Ноги Генидки подкосились, и он замертво упал на землю.
В забытьи он провел долгие дни и ночи. И все виделось Генидке, что скачет он по лугу, совсем один, и ищет товарища, и зовет его тонким, жалобным голосом: «Савра-аска, Савра-аска!..». Но нет нигде Савраски.
И никто-никто не может успокоить боли, унять тоски, разъедающей грудь. Трава на лугу – холодна и колюча, горы вокруг суровы, а небо над головой свинцово-серое, с насупившимися бровями дождевых туч. И все вокруг – и лошади, и люди – незнакомые и чужие.
Генидка очнулся в полумраке пропахшего лекарствами помещения.
Очнулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. А взгляд тот был особенным, от него зашевелилось в самой Савраскиной глубине что-то знакомое, с каждой секундой узнаваемое им все более.
Вдруг он ощутил у самого уха едва заметное дуновение ветерка. Оно стало