– Слушай внимательно, как отец читает!
Дряхлый учитель говорил моему отцу:
– Ваш сынок вырастет большим шалопаем.
Ты уже с детства пропащий – так отец мне говорил. А учитель добавлял: «От гнилого дерева не жди прока»[2]. Сейчас-то понятно, что всё так и было. Но тогда я так не думал, я считал, что у меня есть деньги и я единственный, кто может жечь благовония нашим предкам, без меня род Сюй угас бы.
В школу я никогда не ходил пешком, а ездил на одном нашем батраке. Едва кончалось учение, он уже смирно ждал меня на корточках, подставляя спину. Я седлал его, хлопал по макушке и кричал:
– Чангэнь[3], побежали!
И батрак Чангэнь бежал, а я восседал на нем, как воробей на верхушке дерева. Я кричал:
– Полетели!
И Чангэнь несся огромными прыжками, как будто мы летим.
В юности я полюбил город, пропадал там по полторы-две недели. Одевался в белый шелк, бриолинил волосы, и в зеркале они сверкали как лакированные. Видно было богатого человека.
Мне нравились бордели. Слушать смех и щебет девок было так же приятно, как когда почешут там, куда сам не можешь дотянуться. Если пошел по девкам, обязательно начнешь играть – это как рука и плечо, всегда вместе. А потом я даже больше пристрастился к игре. В бордель ходил только расслабиться – как облегчиться, когда выпил много воды, в общем, как пописать. Игра – совсем другое дело, и радостно и страшно, и страх-то и доставлял мне неописуемую радость. Раньше я целыми днями не знал, куда себя девать, на что потратить силы, каждое утро только и думал, как бы убить время до вечера. Отец часто вздыхал, что я не прославляю имя предков. А я думал, что предков могли бы прославить и без меня: почему я должен отказываться от веселой жизни ради такого утомительного занятия? Вдобавок отец в молодости был такой же, как я – у наших предков было двести с лишним му земли, и сто из них он промотал. Я сказал отцу:
– Не переживай, мой сын прославит предков.
Надо же и на долю потомства оставить добрых дел. Услышав это, мать посмеялась втихомолку, а потом сказала, что отец раньше так же отвечал моему деду. Я подумал: вот именно, чего сам сделать не смог, сваливает на сына. Тогда мой сын Юцин[4] еще не родился, а дочери Фэнся исполнилось четыре года. Цзячжэнь[5] носила сына уже шесть месяцев и, конечно, подурнела: ходила по-утиному, будто ей в штаны насыпали пампушек. Она меня раздражала, я сказал ей:
– Как тебе ветром-то надуло!
Цзячжэнь никогда мне не перечила, и на эти позорные слова только ответила тихо:
– Не ветром.
Став игроком, я начал думать о предках: решил заработать на сто му земли, которые промотал отец. Когда он спросил меня, какого дурака я валяю в городе, я ответил:
– Я не дурака валяю, я веду дела.
Он спросил:
– Какие дела?
Услышав ответ, он разозлился – он в юности так же отвечал деду – и стал лупить меня тапкой. Я уворачивался, думая, что он