Синьоре жила в престижном районе Парижа Нёйи-сюр-Сен. С первого момента, как только Борис очутился в апартаментах актрисы, он почувствовал необычайное волнение. Может быть, оттого, что на комоде в зале он увидел менору, или так подействовали все детали интерьера: убранство комнат, мебель, может быть, тона тканей, шторы, обивка кресел. Аромат букетов в многочисленных вазах… Все это вместе неуловимо напоминало его дом в Риге.
Они поужинали в обществе еще нескольких приглашенных коллег. Залесский видел, что хозяйка проявляет к нему интерес, и не раз ловил на себе ее взгляд. Он не удивился, когда Арлет шепнула ему на ухо:
– Симона просит тебя пройти в ее кабинет. Она хочет с тобой побыть наедине и поговорить о твоем прошлом, а мы пока займем гостей. Не волнуйся, она хорошая, – Арлет ободряюще ему улыбнулась и чмокнула в щеку.
Синьоре начала разговор первой.
Она рассказала ему, что ее девичья фамилия Каминкер, ее отец был юристом, их семья переехала из Висбадена в Париж, когда ей было 2 года. Во время немецкой оккупации им удалось скрыть свое еврейское происхождение, но она знает, что случилось с теми, кому этого сделать не удалось.
– Борис! Франсуа посвятил меня в вашу историю, она меня потрясла, и я понимаю, что вам, наверное, тяжело будет рассказывать о том, о чем я вас попрошу, но мне очень важно из первых уст услышать о постигшей наш народ трагедии.
И Симона попросила своего гостя рассказать о его семье.
Борис впервые, оглядываясь на себя, во время своего рассказа с каким-то облегчением осознал, что способен наконец окунуться в воспоминания. С удивлением произносил слова, фразы, которые, казалось, он не осмелится проговаривать никогда. Эта женщина, аура ее жилища, тепло ее глаз, распахнули створки его души, и он рассказывал не останавливаясь. Он описал свою мать, отца, веселый мир своих сестричек. Он сумел довести до конца этот рассказ и остановился только тогда, когда Симона не могла больше себя сдерживать и разрыдалась.
Арлет с Франсуа подвезли Бориса до отеля. Арлет засыпала Залесского вопросами:
– Как тебе Симона? Я видела, что она плакала, а ведь она самый веселый человек, которого я знаю.
Франсуа урезонивал ее:
– Симона, в первую очередь, человек выдержанный и остроумный. Она веселится потому, что видит нас всех насквозь, а это смешно. Арлет, загляни в себя! Это же одно притворство, это у вас профессиональное. Просто Симона умеет лучше нас сформулировать шутку, и мы смеемся вместе с ней над нами, заметь, не над ней. Борис тронул ее сердце так сильно, потому что он единственный среди нашего окружения с такой историей и так на нас не похож.
Арлет перебила его философский памфлет:
– Симона – великая актриса! А мы просто артисты.
Она жеманно повела глазами и протяжно спела куплет из своего