Она сразу же написала письмо, я даже помогла ей с формулировками, хотя мне и не нравится то, что девчонка не верит в вину этой венгерской твари. Представитель суда, только этого мне тут не хватало. Но если уж Элисия себе что-то вбила в голову, то так тому и быть. А она любит забивать себе голову всякой чепухой. «Мой папа хотел, мой папа сказал бы, мой папа сделал бы…»
Отправив гонца с письмом в Констанц, Элисия с Бальдуром начали опрашивать стражу и слуг. Посмотрим, что из этого получится. Адаму и Еве яблочко с Древа Познания не пошло впрок, вряд ли оно придется по вкусу Элисии с Бальдуром. Они еще пожалеют, что заварили всю эту кашу. Нужно казнить эту венгерскую шлюху, и делу конец. По-моему, графиня хочет того же, но она еще не решается вынести такой приговор, ибо очень уж он похож не на правосудие, а на месть приревновавшей супружницы. Но если уж она решится казнить эту сволочь, то, пожалуй, впервые в жизни удостоится моего одобрения.
Венгры убили моих сыновей. Я не прощу им этого. Один за другим дети мои выходили против этих дикарей, которые грабили и жгли деревни, все глубже проникая на наши земли. Мои сыновья уходили на войну. И погибали. Старший сын погиб на поле боя в честном сражении, среднего подло застрелили из засады, а на третьего напали и зарубили мечом. Я даже не получила их тела. Мои слезы проливались на землю, но не на этой земле пали мои сыночки. Где их могилы? Какие слова последними сорвались с их губ? Они уходили на войну юношами, а вернулись призраками, как и многие, многие другие. От них остались только имена – Геральд, Герберт, Гарет, три вздоха, три имени, вот и все. И да, от них остались три невесты, три девушки, обещанные им в жены. Теперь этим девчушкам уготована судьба старых дев, и им остаются только слезы. Это странные рыжеволосые создания, которые живут тут же, в замке, и не девицы, и не вдовы. Фрида, Франка и Фернгильда. Они служанки графини и Элисии, и я присматриваю за ними, хотя они крепостные, как и я. Эта троица всегда выглядит так, словно знает заранее, что случится что-то ужасное, но когда что-то плохое действительно случается, они принимаются рыдать. И что мои сыновья нашли в этих плаксах… Ах, да какая уж теперь разница!
Надо найти в себе мужество и умереть наконец. Надо. Но последняя смертельная игра только начинается. И начинаются мои записи. Я пишу угольным карандашом на бумаге, чтобы когда-нибудь кто-то узнал, какие раны мне нанесли, какую боль причинили, сколько горя принесли.
Клэр
Для кого ты пишешь, Клэр? Для Господа? Он и так все знает. Ради себя самой? И на что ты надеешься? Ни на что. Счастье – вот мои чернила. Я пишу, чтобы поделиться своим счастьем, чтобы излить его на пергамент, а потом, улыбаясь, смотреть на свое отражение в веренице букв. Жизнь заиграла новыми красками, она стала удивительным местом, полным чудес и тайн, которые мне еще предстоит узнать. Я проникаю в новую, чужую страну, имя которой – любовь. Я не знаю, что ждет меня, какие приключения мне предстоят.
Но разве может это быть плохая страна, если в ней счастье прорывается изнутри наружу и вдруг проявляется в качании ветки, в пролетающем облачке, во вздохе, в шелесте листвы