– Ни та и ни другая, папа! Мои дочки остались с кормилицей. Это Киона!
– Киона! – повторил растерянный Жослин. – Она уже такая большая?
Не слишком удачная реплика выдавала его смятение. Он видел девочку совсем крошечной, когда ей было всего девять месяцев. Эрмин подтолкнула ее вперед.
– Киона, это мой отец, – просто сказала она.
– Добрый вечер, месье! – произнесла девочка звонким голоском.
Свет фонаря подчеркивал золотистый оттенок ее кожи и выбившуюся прядку медовых волос. Она внимательно оглядела Жослина и улыбнулась ему радостно и доверчиво, но в ее глазах блестел странный огонек.
– Боже мой! – воскликнул он, не в состоянии ответить на приветствие ребенка. Несколько долгих минут он оставался полностью завороженным Кионой, потом выпрямился, повернул голову, словно искал поддержки оттуда, с этой пустынной вечерней улицы. Эрмин прекрасно представляла себе волнение, которое должен был испытывать ее отец, столкнувшись со своей незаконной дочерью, зачатой в одну из тех теплых июньских ночей, когда он разделял ложе с Талой.
– Что она здесь делает? – спросил он наконец очень тихо, взволнованным голосом. – Эрмин, я полагаю, что ты действовала обдуманно?
– Я все тебе объясню, – сказала она вполголоса. – У моей свекрови были неприятности, и она проведет зиму в Робервале. Мы сняли комнаты в пансионе, но в понедельник я приеду, чтобы подыскать им более подходящее жилье.
– Только этого не хватало! – вспылил Жослин. – Полная катастрофа! Как будто мало того, что война перевернула все вверх дном… Давай пройдемся немного.
Киона взяла Эрмин за руку и старалась не отставать от взрослых. Она с любопытством поглядывала на этого человека, казавшегося ей огромным, но при этом ощущала его смятение.
– Папа, мы поговорим об этом завтра, в Валь-Жальбере, – прервала его молодая женщина. – Сегодня вечером я ужинаю с Талой, Мадлен и малышами.
– Я бы с удовольствием пригласил тебя в ресторан «Château Roberval», где я остановился. Лора настояла на этом, несмотря на расходы. Она непременно хотела, чтобы я жил в этом отеле. Знаешь почему? Она слышала, как ты пела там в обеденном зале в самом начале твоей карьеры.
– Да, когда я называла ее «дама в черном», не зная, что речь идет о моей матери, – вздохнула Эрмин. – Боже мой, мне кажется, что все это было сто лет назад! Я была такой робкой, до смерти боялась выступать. Да и теперь я не избавилась от страха перед сценой. В этом я не изменилась.
Киона никогда еще не слышала этого выражения. Она сильнее сжала руку молодой женщины и спросила:
– Мимин, а что такое «страх перед сценой»?
– Ой, дорогая моя, как бы тебе объяснить… Это похоже на обычный страх, но не такой, когда боишься волков или грозы либо когда боишься, что тебя будут ругать за то, что ты сделала что-то ужасно глупое. Это необычный страх, который я чувствую перед тем, как должна выступать на сцене перед зрителями. Один раз я даже думала,