Тем временем Петр со своими спутниками свернул в боковой переулок, а Филимон с Гиераксом остались одни. Они прошли несколько шагов молча, друг возле друга, спустились по одной улице, поднялись по другой, и наконец молодой монах спросил, куда они идут.
– Туда, куда надо. Нет, юноша, если архидьяконы позволяют себе оскорблять меня, священника, то от тебя мне все-таки не хотелось бы слышать оскорблений.
– Уверяю тебя, я не хотел сказать ничего обидного.
– Конечно! У всех вас одни манеры, и молодые люди, к сожалению, слишком скоро перенимают их у стариков.
– Но ты, надеюсь, не хочешь сказать ничего плохого об архидьяконе и его товарищах? – спросил Филимон, пылавший воинственной преданностью к братству, к которому он сам принадлежал.
Ответа не последовало.
– Разве они не самые святые и набожные люди?
– Да, конечно, – сказал спутник таким тоном, который явственно говорил: «конечно, нет».
– Ты говоришь не то, что думаешь! – воскликнул Филимон грубо.
– Ты молод, очень молод! Поживи с мое, тогда и увидишь. Наш век – развращенный век, сын мой: он не похож на то доброе старое время, когда люди готовы были страдать и умирать за веру. Ныне мы благоденствуем. Знатные дамы в шелковых, расшитых золотом одеждах прикидываются кающимися Магдалинами и носят евангелие на шее. В дни моей юности они шли на смерть за то, чем теперь украшают себя.
– Но я говорил о параболанах.
– Ах, между ними много таких, которым не место там, где они находятся. Не говори, что слышал это от меня. Возьмем хотя бы проповедников. Когда-то люди говорили, – и даже сам авва[59] Исидор, – что я проповедую не хуже любого человека. Но, поверишь ли, в течение одиннадцати лет, которые я провел тут, я еще ни разу не был допущен к проповеди в собственном приходе.
– Ты, верно, шутишь?
– Это так же истинно, как и то, что я христианин. Я знаю причину, мне она известна. Они боятся учеников Исидора. Они, наверное, недолюбливают привычку этого святого – говорить правду в глаза, ведь в Александрии уши у людей очень чувствительные. Потому-то я, священник, и стал тут невольником, а люди вроде Петра смотрят на меня, как на раба, с высоты своего величия. Впрочем, всегда так бывает. В Александрии, в Константинополе, даже в Риме наиболее преуспевает гибкий, слащавый, суетливый человек, собирающий крупные суммы для бедных все равно из каких источников. В городах идет великая борьба за положение и могущество. Каждый завидует своему соседу, священники – дьяконам и имеют на то веские основания; епископы провинции завидуют епископу метрополии, а тот в свою очередь соперничает с епископами Северной Африки. А патриархи Римский и Константинопольский завидуют нашему патриарху.
– Кириллу?
– Конечно, потому что он им не подчиняется и не допускает постороннего вмешательства в дела Африки.