… Мы стояли прямо под чёрной озоновой дырой. В крошечной берёзовой рощице на самом краю нашего собачьего пустыря. Между проспектом Ленина и железной дорогой его же имени. Этот пустырь был собачьим по закону природы. Всё остальное здесь превращалось в грязь и чертополох. И сквер, и станция метро, и автостоянка. Мы гордо называли свой пустырь полигоном. А собачки.… чёрт знает, как называли его собачки, но пустырь им очень нравился. Тут можно было отдохнуть от людей, подышать свежим воздухом и даже быть тайком от всех быть похороненным.
А собачник – он же не человек, он почти свой! И потому прийти сюда можно было без паспорта и партбилета, но обязательно со своим псом. И чтобы твой пёс шёл непременно впереди тебя и важно косил глазом: мол, этого не трогать, он – со мной! А без пса лучше и не соваться.
Бонд лежал, укутанный в старый детский комбинезончик с капюшоном. Красный, с молниею аж под горло. Лежал под чёрной озоновой дырой и ждал. Ему было ни холодно, ни жарко. Но ждать он всегда не любил.
– Четыре года с вами маюсь! – как бы говорил он. – Могли бы и подготовиться получше.
– У нас в семье нет даже обыкновенной лопаты, – простонала ты. – Мы зря прожили жизнь!
– Почему зря? – возразил я. – У нас нет ни сада, ни огорода… Зачем нам лопата?
– Вот зачем! – заплакала ты и показала на красный комбинезончик.
С откоса скатывался ночной поезд, и в такт ему залязгали и загремели все сталинские пятиэтажки, стоящие напротив. Поезд ушёл, а пятиэтажки всё ещё скрежетали и дрожали от ярости, что он ушёл без них. Где-то во дворах чадили мусорные баки. Иногда страшно вспыхивали, как будто огонь наталкивался на что-то съедобное. Всё забивал густой дух ЧТЗ, дух ферросплавов, мёртвой окалины и мочевины. А тут ещё милицейский бобик с сиреной выскочил из-за поворота – как будто прямо за нами. И кругом – отражённые от проспекта перекрещенные лучи фар. И эта земля из кремния и мазута. Окисленная, протравленная, облучённая. В которой металл превращается в ржавую пену, а черепа сохраняются навечно.
И кто-то же нарыл в ней столько братских могил, и даже сорокаметровой глубины, как на Золотой горе! Причём, для совершенно чужих людей! И рыл бы до сих пор. Потому, что делал только то, что хорошо умел.
А мы не можем вырыть даже маленькую ямку для нашей бедной собачки! Чтоб она не видела больше этих пылающих баков и этой железной дороги имени Ленина под самыми окнами. Зачем нам виза в Германию и эти марки, зашитые в трусы, если… у нас нет обыкновенной штыковой лопаты?
– Не плачь, – сказал я. – Надо что-то делать. Иначе он совсем окоченеет и станет твёрже земли.
Взяли же мы с собой лёгкий, почти игрушечный топорик для рубки и отбивки мяса «в домашних условиях». С тонким, как у молотка, топорищем и с зазубренным лезвием. А ещё – детскую лопатку и железную крышку от коробки с нитками.
Я начал рубить землю, а ты с Надькой отгребала её в сторону. Топор высекал искры из замёрзшей земли, отскакивал от корней, как от тугой резины. Уже