Кофемолка. Михаил Идов

Я знал это не понаслышке, открыв вместе с ним все от французской новой волны до Д.Г. Лоуренса. Два затурканных носатых брюнета в стране белобрысых бобриков – он в двенадцатом классе, я в десятом, – мы пожирали культуру в два горла, до отвала, навязывая друг дружке каждую новую находку и как бы взяв друг над другом шефство. В те дни тяга Вика к сочинительству двухаккордных песенок про “суходрочку” и “кошачий СПИД” представлялась пустячным, но легитимным хобби – безобидным выхлопом работающего на все обороты ума. Тургенев ходил на охоту, Вик Фиоретти писал дурацкие песни. (Ко всему прочему, у него был отличный тенор, которым он щеголял в школьном хоре и который он, исполняя свой материал, утрамбовывал в блеющую пародию на Боба Дилана.) Чего я не ожидал – это того, что четырнадцать лет спустя, в 2006-м, Вик будет петь те же песни. Хуже того, теперь он считал это трубадурство своей основной профессией и требовал того же от окружающих. Месяц за месяцем он пел в одних и тех же двух-трех замызганных барах для скучающих друзей и любопытствующих туристов, для своей девушки с татуированной шеей, для бармена. Модные жанры цвели и жухли – электроклэш, неогараж, кабаре-панк; даже Викова токсичная тусовка породила пару мимолетных знаменитостей. Нью-йоркская инди-сцена описала круг от музея 1970-х годов до центра вселенной и обратно. Единственной константой оставался Вик Фиоретти, поющий в сабо и клоунских париках, в образе пениса и тираннозавра, в три часа ночи, во вторник, в нос.

      – Извини, бычий хвост закончился, – сказал я. – Есть гратен, но он в мусорном ведре.

      – Ничего, – откликнулся Вик. – Я не голоден.

      Нина жестом позвала меня на кухню помочь с так называемым десертом. О том, что подавать на сладкое, в нашем доме неизбежно спохватывались в последнюю секунду, и этот раз не был исключением: всем по шарику покупного мороженого “Чао Белла” с беспомощно воткнутой в него пластинкой козинака. Я восполнил бедность воображения в этой области, уделив больше внимания, чем обычно, выбору вин: сансер к салату, мускулистая риоха к бычьему хвосту и австралийский мускат под названием “Лилли-Пилли” к мороженому.

      Нина налила себе очень полный бокал последнего и принялась опустошать его быстрыми, жадными глотками.

      – Эй, – сказал я. – Это же один сахар. Прыгать будешь.

      – Я и так дерганая.

      – Я уж вижу. Но почему? Точнее – паа-чее-муу? – спросил я, имитируя акцент Баюл.

      – Не знаю. Кофе перепила.

      Причина была явно не в этом. Один из обреченных антигероев Мартина Эмиса, представляясь читателю, выдает следующий перл: “Я закурил еще одну сигарету. Если я специально не извещаю вас об обратном, я всегда курю еще одну сигарету”. У моей жены были похожие взаимоотношения с кофе – я никогда не замечал чашки у нее в руке, только периодическое отсутствие оной. Нине удавалось соединять в себе черты гурмана и наркомана. Она была обстоятельна и требовательна в инструкциях по приготовлению капучино (сначала пена, почти без молока, потом двойной эспрессо, влитый в пену, а не наоборот), громко восторгалась “балансом”