организовано «Тайное общество вольности» во главе с крепостным интеллигентом П. Поносовым. В него были вовлечены и рабочие. Общество было раскрыто и разгромлено правительством, которое применяло в этих случаях самые суровые меры наказания вплоть до военного суда. Об одном из таких случаев упоминает Г. Коржикова: «В марте 1834 года участники волнения (речь идет о волнения на фабрике помещицы Подольского уезда Окуловой – Л. К.) были осуждены по приговору военного суда… зачинщики были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь на каторжные работы, трое – отправлены в арестантские роты, остальных 54-х человек постановлено было «предоставить попечительному исправлению самой помещицы»»
[12]. Развитие капитализма в России и связанные с этим неизбежные уступки со стороны крепостнического правительства, вызвали к жизни так называемое
третье сословие. Нельзя не согласиться с исследователем, отмечавшим, что именно «20-е – 30-е годы 19 века положили начало общественному движению буржуазных деятелей»
[13]. Это явление не укрылось и от глаз некоторых любознательных иностранцев. Тот же Кюстин, например, пишет по возвращении из России в 1839 году: «Я не упомянул одного класса, представителей которого нельзя причислить ни к знати, ни к простому народу; это – сыновья священников. Из них преимущественно набирается армия чиновников, это сущая язва России. Эти господа образуют нечто вроде дворянства второго сорта, дворянства, чрезвычайно враждебного настоящей знати, проникнутого антиаристократическим духом и вместе с тем угнетающего крепостных. Я уверен, что этот элемент начнет грядущую революцию в России»
[14]. Французский маркиз уловил хорошо общий смысл происходящего в России процесса, хотя и сузил его: третье сословие рекрутировалось не только из среды священников. Эта новая интеллигенция потому и называлась разночинной, что представители ее являлись выходцами из самых различных слоев русского общества, начиная с купечества и кончая крестьянством. Хорошо уловил Кюстин и противоречивость этой интеллигенции: с одной стороны, ненависть к родовой знати, а с другой – стремление во что бы то ни стало сравняться с нею в чинах и титулах, а при случае и в количестве крепостных. Это наблюдается даже у беднейших из них. Дворянское звание давало серьезные привилегии.
Судьба отдельных представителей разночинной интеллигенции складывалась в тогдашних условиях по-разному, в зависимости от причин как общественного, так и индивидуального характера. Одни из представителей этой интеллигенции вышли на демократический, а затем и революционный путь, другие были сломлены суровой действительностью или сразу же превращались в искренних слуг государства. В этих условиях противопоставление разночинцев буржуазным интеллигентам теряет смысл. «Буржуазную интеллигенцию ни в коем случае нельзя смешивать с революционно-разночинной интеллигенцией: она имеет сходство с ней только по своему сословно-классовому происхождению, но не по политическому направлению мысли. Революционная разночинная интеллигенция, как социальная прослойка, складывается
