Мгновение мне видится лицо Старшего – не то, красивое и благородное, каким я вижу его теперь, а размытое и блеклое, каким увидела в первый раз. Когда он присел над моим нагим, дрожащим телом, вытащив из стеклянного гроба с полурастаявшей жижей, в котором меня нашли. Мне вспоминается теплое журчание его голоса, то, как он сказал мне, что все будет – хорошо.
Ну и врун.
Вот только… это ведь не так, да? Из всех на этом корабле, включая даже замороженные тела моих родителей, Старший был единственным, кто сказал мне правду и согласился ждать до тех пор, пока я ее приму.
Расплывчатый образ Старшего перед моим мысленным взором обретает четкость. И я больше не вижу его сквозь криораствор. Я вспоминаю его под дождем. На уровне фермеров, в тот вечер, когда разбрызгиватели на потолке лили нам на головы «дождь» с такой силой, что цветы пригибало к земле, я была еще испугана и запутана, и капельки воды бежали с кончиков волос Старшего по его высоким скулам к полным губам…
Встряхиваю головой. Я не могу его ненавидеть. Но и… В любом случае ненавидеть не могу.
Зато кого я могу ненавидеть? Ориона.
Обнимаю руками колени и поднимаю взгляд на застывшие лица родителей. Самое печальное, что, проснувшись слишком рано, без папы с мамой, на таком вот корабле, как этот, где все происходит черт знает как, я заполняю теперь свои дни только ожиданием и сожалениями.
Я не знаю, кто я здесь. Без родителей я не дочь. Без Земли я с трудом чувствую себя человеком. Мне нужно хоть что-то. Чем я могла бы наполнить себя. Чем могла бы себя определять.
Еще одна капля срывается вниз.
С тех пор, как я проснулась, прошло девяносто восемь дней. Больше трех месяцев. А пятьдесят лет, которые оставались до посадки, превратились лишь в вопросительный знак. Мы вообще когда-нибудь приземлимся?
Вот вопрос, который каждый день приводит меня сюда. Вопрос, который заставляет открывать криокамеры родителей и смотреть на их замороженные тела. Мы вообще когда-нибудь приземлимся? Потому что если этот корабль потерялся в космосе и никогда не долетит до новой планеты… я могу разбудить родителей.
Вот только… я обещала Старшему, что не стану. Месяц назад я спросила его: какой смысл держать моих родителей замороженными? Если мы никогда не долетим, почему бы просто не разбудить их прямо сейчас?
Когда его глаза встретились с моими, я увидела в них сочувствие и скорбь.
– Корабль обязательно долетит.
До меня не сразу дошло, что он имел в виду. Корабль долетит. А мы – нет. Так что… я держу обещание, данное ему и родителям. Я не стану их будить, раз есть шанс, что сбудется их мечта увидеть новый мир.
Пока что я готова поверить, будто этого шанса достаточно. Но что будет еще через девяносто восемь дней? Может, тогда мне будет уже все равно, что корабль, возможно, долетит. Может, тогда мне хватит храбрости нажать кнопку реанимации и позволить криоконтейнерам оттаять до конца.
Наклоняюсь