Кэтлин догадывалась: сколько бы святых ни населяли древнюю ирландскую землю, сколько бы ни трудились монахи, исписывая бесчисленные рукописи в тщетной надежде передать невероятную красоту омываемых океаном берегов острова, в душе Ирландия навсегда останется языческой.
И как бы низко ни склоняла она голову в молитве, ей все равно слышался голос родной земли, дикой и нежной: «Ты никогда не станешь такой, как большинство из них, Кэтлин-Лилия, потому что душой и телом ты принадлежишь мне». В конце концов Кэтлин постепенно привыкла к невидимому барьеру, отделявшему ее от других монахинь. И тем не менее за двадцать лет жизни она ни разу не решилась бы отрицать, что этот барьер существует.
Какое бы пророчество ни было произнесено в ту страшную ночь, когда Кэтлин чудом не попала на алтарь друидов, оно исполнилось. И никогда она не чувствовала его силу так, как сегодня. Ведь это был ее день – двадцать лет назад досточтимая матушка нашла ее, новорожденную, на пороге, завернутую в старый плащ.
Кэтлин оглянулась на стены старого аббатства, зная, что среди набожной паствы досточтимой матушки немало таких, кому не по душе ее предрассветные прогулки к древним камням, на которых еще можно различить старинные письмена. Монахини считали, что ей пристало проводить дни в молитвах и покаянии, замаливая свою греховную связь с этой землей. Но как она могла послушаться их? Тем более сегодня, в этот единственный день в году, когда она могла убедиться, что звучащие в ее снах голоса – отзвук чего-то реального.
Кэтлин пробиралась между деревьями, предчувствуя, что именно здесь ее ждет разгадка тайны. Она уже чувствовала в своих пальцах прохладный стебель лилии безупречной красоты, ощущала благоухание, аромат, нашептывавший ей о сладостной разгадке. Кэтлин не сомневалась, что кто-то за пределами монастырских стен думает о ней.
Кто бы ни упрятал ее сюда, под эти своды, ее помнят – мать, отец, настоящая семья, вероятно, только ждали возможности забрать ее к себе.
Девушка ощутила смутное чувство вины. Как она может быть такой неблагодарной?! Ни одна мать, приемная или настоящая, не могла бы любить ее с такой нежностью, как настоятельница монастыря. И все же Кэтлин помнила, сколько тайной скорби было в глазах старой монахини, словно досточтимая матушка молила небо о другой доле для своей любимой воспитанницы.
Невольные угрызения совести мучили Кэтлин. Она дала себе слово, что как только вдоволь насладится лилией и теми дивными образами, которые цветок всегда воскрешал перед ее внутренним взором, то сразу же вернется в монастырь, отправится в келью настоятельницы и покажет ей цветок. Склонившись к коленям старушки, она поклянется ей в вечной любви.
Нет, решила Кэтлин, не стоит омрачать этот