– Ну, неофициально. Но это никого не волнует.
– Органы безопасности уже были?
– Пока нет, я позвонил им, конечно, ведь они всегда хотят быть в курсе. Они только поворчали немного, но премьер-министр уже интересовался этим.
– Он знает об этой истории и о слухах?
– Что-то ему известно. Я рассказал ему остальное, это его не обрадовало.
– Ну, еще пока рано чересчур волноваться, – сказал Дьюкейн. – Мы даже не знаем, что, собственно, произошло.
– Нет, но мы зато хорошо знаем, что политиков не интересует справедливость, они заинтересованы только в том, чтобы казалось, что благодаря их дальновидности и бдительности справедливость восторжествовала. Очевидно, на него нажали, требуя начать официальное расследование.
– Какого рода?
– Это пока еще не ясно, но вот тут-то ты вступаешь в игру.
– Я?
– Да. Ты бы удивился, узнав, какой высокой репутацией пользуешься в верхах. Премьер-министр хочет, чтобы ты вел расследование.
– Какой статус будет у меня? – спросил Дьюкейн.
– Ну слава богу, я рад, что ты спокоен. Я боялся, что ты выйдешь из себя! Строго говоря, у тебя не будет определенного статуса, то есть расследование будет исключительно внутренним. Я сообщу тебе все необходимые сведения, и ты начнешь расследование.
– Полагаю, это надо сделать как можно быстрее.
– Именно. Премьер-министр не хочет, чтобы все это росло, как снежный ком. Если мы сумеем быстро выяснить, что произошло, если вообще произошло, докажем, что это вне интересов органов, то мы сможем избежать официального расследования, которое для премьер-министра так же нежелательно, как и для нас.
– Непросто будет это доказать, – сказал Дьюкейн. – Если в частной жизни Рэдичи было что-то подозрительное и если пресса о чем-то пронюхает, люди поверят всему. Все же я возьмусь за это. Кажется, у меня и выбора-то нет! Я предполагаю, что речь идет совсем не о том, что Рэдичи шантажировали и поэтому он был вынужден передавать секретные материалы?
– Нет, этого не может быть, – сказал Октавиен. – Вы согласны, вы оба?
– Никто ничего ни о ком не знает, – сказал Биран, – но я бы не стал предполагать, что Рэдичи на это способен.
– Согласен, – сказал Джордж Дройзен, – я знал его неплохо, но исключительно по работе.
– Этого достаточно, – сказал Дьюкейн. – Однако кажется, его действительно шантажировали?
– Слухи таковы.
– И он застрелился. Почему он застрелился?
– Именно на работе, – сказал Октавиен. – Это сразу поразило меня, как нечто странное и значительное. Почему он не мог, как порядочный человек, застрелиться дома?
– У него была ужасная депрессия на почве смерти его жены, – сказал Джордж Дройзен. – Помните, она покончила с собой, кажется, выбросилась из окна. Он был совершенно раздавлен.
– Что ж, это – возможный мотив, – сказал Дьюкейн. – Он не оставил записки?
– Нет, – сказал Октавиен, – это тоже странно. Он был из тех, кто постоянно пишет