– Да, птенчик. Он тоже. Завари-ка мне пока чаю, я сейчас приду.
Прихватив коробку с тортом, Виктория отправилась на кухню. Она заварила мужу чаю и успела слопать два куска торта к тому времени, как Гордон зашел к ней и зачертыхался, обнаружив, что наследил сапогами, запачканными в грязи и, кажется, в болотной тине.
– Значит, ты ездил в кондитерскую.
– Да.
– И больше никуда?
– Ну…
– Ясно. Сними сапоги. Я попрошу, чтобы вымыли полы.
Грязные сапоги он стащил и переобулся, и залпом, будто лекарство, выпил чай, к которому так пристрастился за последнее время. Виктория успела заметить, как в его симпатичной физиономии на секунду промелькнуло что-то издерганное и больное. Явно стряслось что-то нехорошее, но она поняла, что задушевных разговоров не будет. Он считал своей первейшей обязанностью оберегать жену от нервных потрясений. Вот глупыш.
– Как насчет горячей ванны?
– Да. Было бы неплохо. Я пока зайду к Максу.
– Только не разбуди, я его сегодня с таким трудом уложила. Невыносимый ребенок, мне пришлось его отшлепать.
Гордон, как она заметила, немедля сильно расстроился. Непонятно, отчего. Наверное, сам хотел отшлепать их ужасного ребенка.
– Как у тебя рука поднялась… за что?
– А что Макс заладил, что хочет стать лесорубом? Как маленький.
– Виктория, ему пять лет!
– Знаю, но в его возрасте, между прочим, уже пора и соображать что-нибудь. Ты еще скажи, что в детстве тоже хотел стать лесорубом! Ха! Ха!
Гордон, конечно, не мог сказать ничего подобного. Когда ему было пять, он мечтал лишь об одном. Когда-нибудь наесться досыта. В сиротском приюте, где он вырос, дела с питанием обстояли… не ахти. Он помнил, как приходилось копаться в мусорных баках в поисках объедков. И воровать доводилось тоже. Ничто так не убивает надежды, мечты и возвышенные притязания, как постоянное чувство голода. Он был совершенно счастлив, что сына заботит что-то совершенно другое. И что плохого в профессии лесоруба? Непонятно. Достойное занятие. Для настоящего мужчины, разумеется, а не для плаксивого маменькиного сынка.
– Ты, кажется, говорила про ванну, птенчик. Так ступай. И разденься.
– Раздеться?
– Само собой, птенчик. Ты ведь не будешь принимать ванну одетой.
Чуть позже, в облаках пара, горячих брызгах, ароматах сандала и розового масла, они предались любви. А потом, когда пар остыл, и они тоже остыли, он крепко прижал ее к себе. Виктория увидела, как его лицо, расслабившееся и размякшее от недавнего удовольствия, вновь делается больным и опустошенным.
– Гордон, да что случилось?
– Ничего.
Прелестно. Тогда откуда взялись военные с оружием? И почему у него было такое страшное лицо? Осторожно, вкрадчиво, Виктория забралась мужу в голову. Там увидела она нечто странное и очень пугающее. Болотная тина, обрывки перепачканного грязью тряпья, маленькие кости, кровь, смерть