Жизнь во сне по отрывному календарю. Елена Клепикова

и ещё, и ещё. Обед, надо полагать. Подошла Марта к группе, а её ни о чём не спросили, даже имени не узнали. Потеснились, в руку серебряную ложку сунули. Только потянулась Марта к котелку – попробовать, что же там такое вкусное народ ест – громыхнуло под облаком, и котелок опрокинулся. Заоблачные жители заволновались, стали Марту утешать; по волосам гладят, по ладоням, ласково так, добро. Говорят: «Не плачь, Марта, мы ложку твою прибережём, а амброзию новую попробуешь – с лимонами и сахаром». Тут ещё сильнее грохнуло, свет стал таким ярким, глазам больно.

      Больно.

      – Руки!

      – Разряд!

      – Пусто.

      – Еще разряд!

      – Прямая.

      – Подними до семи.

      – Готовы? Руки!

      – Разряд.

      Прямая по экрану монитора пошла зазубринами: чаще, чаще; унылый писк перешёл в мерное бип-бип-бип. Трое в зелёных костюмах расслабились. Старший сказал:

      – Ну, вот и ладненько. Светок, вколи мезатон ноль три на глюкозе струйно, систему с изокетом и приглядывай. Если что… Пойдем, Руслан, по двадцать грамулечек за возвращение.

      – А по пятьдесят?

      – Двадцать. Ночь длинная.

      Из коридора тянуло слабым запахом лимонов и ёлки. Светок дремала на стуле – ей снился сон: идёт она по лугу, вокруг бабочки летают, садятся на траву и превращаются в огромные пушистые цветы. Качаются эти цветы от ветра плавно-плавно, туда-сюда, туда-сюда, тоненькими хрустальными голосами поют «Джингл белл, джингл белл, скоро Новый год», а вместо стеблей – стеклянные трубочки, которыми кровь забирают. Трубочку отломишь – цветок одуванчиковым пухом разлетается. И в руках у Светика этих трубочек уже целый пучок и они всё тоньше и веселее поют: «Джингл белл, джингл, джин-н-н-н…»