Седьмая чаша гнева. Петр Петрович Котельников

было 12 градусов по Цельсию. Кожа его казалась мраморной, в свете бестеневой лампы Он дрожал от холода, резко сгибаясь, для того чтобы ему ввели огромную иглу в спинномозговой канал. Потом его спрашивали, чувствует ли он что-то? Что мог он сказать, когда он не чувствовал даже того, что ему вводили в мочевой пузырь катетер. Когда перешли к внутривенному наркозу, он успел только сказать, что ему сдавило грудь, и распирает болью все придаточные полости носа. Он был врачом. Его поняли, и ввели атропин. Потом он ушел в небытие, чтобы через множество часов вернуться на землю. Но, вернуться совсем другим, с другим воззрением на жизнь. Что произошло за такой короткий срок, он сказать не мог, потому, что просто этого не знал.

      Он несся вперед, не ощущая встречного потока воздуха. Тела своего он не чувствовал, хотя знал, что не расставался с ним, что оно также как и он, находится в горизонтальном положении, ногами вперед, лицом вверх. У него появилось желание проверить это, но руки не повиновались его воле. Да, похоже, что тело было рядом с ним, но уже не принадлежало ему. Ему больше не хотелось думать о теле, ставшим на долгое время неиссякаемым источником страданий. Он летел с ощущением неземного счастья. Никакой сексуальный оргазм не мог сравниться с ощущениями полного удовольствия, которое он сейчас переживал. Боже, как хотелось, чтобы это движение никогда не прекращалось. Его окружала темнота, сквозь которую проглядывались какие-то тени. Но движение было настолько стремительным, что определить их форму и размеры не представлялось возможным. Движение не было прямолинейным. Он точно определял повороты, поскольку на какое-то едва уловимое мгновение движение приостанавливалось для того, чтобы стать еще стремительней. Он слышал звуки, напоминающие поскрипывание колеса водяной мельницы. Никаких запахов. Впереди показался круг света, испускающий лучи, напоминающие сияние радуги, с преобладанием розового и зеленого цвета. Оставалось совсем немного, чтобы приблизиться к источнику такого удивительного цвета, когда движение стало замедляться. Его охватила паника, ему не хотелось возвращаться в мир боли и страданий, и он стал кричать, как ему казалось, во всю глотку: «Я не хочу назад! Не хочу!» Никаких отзвуков на его крики. Он возвращался к жене и детям, которых прежде так любил, но впервые эгоизм захватил его полностью, в нем места близким не оставалось. Он только думал о себе, только о личном удовольствии во время этого чувственного полета. Потом его захватила темнота, мягкая, враждебная, чужая, закружила, понесла, и он полностью утратил ощущение самого себя. Глаза открылись сами собой. Никакого движения. Он окинул единым взглядом окружающее и понял, что находится в палате реанимационного отделения, уже знакомого ему по прошлому пребыванию в нем. Только теперь койка его стояла неподалеку от стены, но на расстоянии, позволяющими приблизиться к нему с любой стороны. Прежняя койка была занята другим человеком, огромным