– Я тебя предупреждал! Не смей вести со мной такие разговоры! Я не доносчик, но говорю последний раз…
Однако тон был неуверенный, и Семенчук перебил начальника:
– Ты не говори. Ты слушай. Для кого золото стережем? Кому везем? Японцам? Большевикам? Пропала Расея. А ты молодой. Расправь крылья, не будь дураком. Жизня, парень, она короткая. После будешь локти кусать. А место самое верное. Спрячем – никто не сыщет. Когда поутихнет, вернемся.
Прапорщик сел. Его лицо шло красными пятнами.
– Ты же знаешь, Семенчук. У меня только ключ от двери. Ключ от решетки у главного хранителя.
Тут вахмистр вынул руку из кармана.
– Вот он, ключ. Давай, милай, не спи! Шевелись, сахарный! У меня лыжи припасены.
Заскрежетал замок, лязгнула стальная решетка, скрипнула дверь.
Под потолком хранилища зажглись лампы.
На деревянных полках лежали ящики: слева плоские, для слитков; справа повыше – для монет.
– Эх, нам бы сани, – плачуще посетовал Семенчук. – Пудов пять бы взяли. Ладно. Жадный куском подавился. Я пудовый ящик возьму, со слитками. Больше мне, калеке, не уволочь. Где твой мешок немецкий?
– Рюкзак.
– Ага. Сыпь в него империалы. Сколь унесешь. Только учти, дорога неблизкая.
Затрещали доски. В черно-белом кадре вдруг возникло ослепительное тягучее сияние – это засверкали слитки с клеймом.
– Господи, с ума сойду… – пропел Семенчук.
Опустился на колени, прижался к металлу небритой щекой. Из уголка глаза вытекла слеза.
Прапорщик Левицкий вернулся с рюкзаком и горстями сыпал в него звонкие, переливчатые монеты.
И вот похитители уже в лесу, далеко от железной дороги.
Впереди шел Семенчук широкой, мерной походкой бывалого лыжника. За спиной в мешке угадывался прямоугольный контур ящика.
Сзади, отталкиваясь палками, тащился Левицкий.
– Ах, ноченька, прощевай, милая, – приговаривал вахмистр, поглядывая в восточную сторону, где начинало розоветь небо. – Век не забуду.
– Что, ваше благородие, пристал? – крикнул он, обернувшись. – Много желтяков взял. Надорвешься. Ссыпь фунтов десять вон в то дупло. Я этот дуб запомню.
– Я лучше винтовку… – Прапорщик снял с плеча трехлинейку, бросил в снег. – Далеко еще?
– День да ночь. К другому утру выйдем.
– А поближе нельзя спрятать?
– Можно. Если без ума, на русский авось. Только я, милай, авося не уважаю. Там такое место, только черт сыщет. Сто лет пролежит, никто не тронет.
– Да что за место?
– Дыра каменная. Я там когда-то старательствовал, золото искал. Десять лет тому. Там и руку оставил.
– Ты ж говорил, ее на германской оторвало?
– Мало чего я говорил. Не был я на германской. И не вахмистр я никакой. Бумажки чужие. Погоны тож. К поезду золотому прибиться хотел.
Прапорщик покрутил головой, но ничего на это не сказал.
– А как руки лишился?
– Заряд динамитный не так положил. Ну, мне руку-то камнем и прижало. Не