Вот пришел требовать опровержение. А они смеются. Фамилии, говорят, твоей нет в заметке, и гуляй, козел. А что фамилия! – и так знают все, кто приз взял, на всю область телевидение показало. Теперь каждый может в лицо ткнуть: душегуб.
Пафнутий готов был поклясться, что не видел в жизни более огорченных людей, чем этот, и у него защемило сердце. Вот так обгадят почем зря, и хоть в петлю, никому ничего не докажешь, не накинешь платок на чужой роток.
Эх, нежная душа, не закаленная житейскими бурями, сразу видать, не политик. Тут, небось, самого так уделали публично, с указанием фамилии и должности, так топили и жгли конкуренты, что в кошмарном сне не приснится. А ведь отряхнулся и пошел, морду лопатой, руки граблями.
Бомбу на избирательный участок подложили, да так извернулись, чтобы на Пафнутия подумали. Почтовые ящики листовками своими мерзкими забросали. Понаписали, что многоженец и браконьер, поедает собак. А он принципиальный вегетарианец и однолюб. Сами, небось, по пять жен сменили, а тут с одной всю жизнь кувыркайся. И радость, и горе дели.
Ну, рыбалку, конечно, не отнять. Это как вторая натура. Так неужто этим святым делом корить можно? Избиратель не дурак, все видит. Подумаешь, сети влажные нашли в багажнике. Подмоченная репа… в смысле репутация! Дождь был, вот и намокли. Не ловил сетями! Икру приплели. А он ее в кустах подобрал. Да что там икра – ведро всего. Могла пропасть. А если по большому счету, нечего рассусоливать на эту тему – в душе все мы немного браконьеры. Только иному лень от дивана оторваться.
Или вот что вражины придумали: был пьяный за рулем и отказался освидетельствоваться на алкоголь. Да не мог он в трубку эту принципиально дуть. Ну, чесноку переел, от него всегда в животе непорядок и запах изо рта. Да разве этим дундукам объяснишь?
А еще раструбили, что известный политик Склерозов за квартиру не платит. А кто сейчас за что платит? Вот комики! Сейчас и за свет не платят, со счетчиков снимают пломбы втихаря.
И вообще покажите мне человека без греха! Ну, получил две квартиры, а они, соперники его, вон сколько нахапали! По двадцать контейнеров на материк отправили!
Пафнутий последнюю мысль произнес вслух и, с болью глянув на Люлькина, опомнился. Козлик на веревочке! Агнец!
С отчетливостью кошмара вспомнилась стенная газета пионерских времен, когда его изобразили скачущим верхом на единице. Вот когда было нестерпимо больно и обидно так, что хотелось горящую кожу сорвать на щеках. Стояла глухая осень, он брел домой по темной улице, по колено в грязи, и кто-то ослепил карманным фонариком и врезал в челюсть так, что искры брызнули из глаз. Было больно, но боль к утру прошла, а с ней