Его знакомство с мисс Уинвуд было давним. Младший сын деревенского эсквайра, поместья коего граничили с владениями виконта Уинвуда, он был знаком всем трем мисс Уинвуд чуть ли не с момента своего появления на свет. Родом он происходил из благородной, но обедневшей семьи и, обладай он бóльшим состоянием, мог бы считаться подходящей, пусть и не самой желанной, партией для Элизабет.
Когда мисс Уинвуд вошла в комнату, он поднялся со своего места у окна и бросился к ней с тревожно-вопросительным выражением лица. Это был красивый молодой человек, в своей ярко-алой военной форме он выглядел весьма представительно: высокий, с широкими плечами и открытым, приятным лицом, все еще бледным от перенесенных страданий. Левую руку он держал чуть на отлете и пользовался ею с некоторым трудом, но уверял, что прекрасно себя чувствует и готов вернуться в полк.
Одного взгляда на лицо мисс Уинвуд ему хватило, чтобы понять: тревога, вызванная ее краткой запиской, не была ложной. Крепко сжав ее руки в своих, он взволнованно воскликнул:
– Что случилось, Элизабет?! Что-то ужасное?
Губы у девушки задрожали. Она отняла у него руки и оперлась одной о спинку стула.
– О Эдвард, самое худшее, – прошептала она.
Он побледнел еще больше:
– Твоя записка встревожила меня. Господи милосердный, что же все-таки случилось?
Мисс Уинвуд прижала платочек ко рту.
– Вчера к маме приходил лорд Рул и они беседовали – в этой самой комнате. – Она умоляюще взглянула на него. – Эдвард, все кончено. Рул приходил просить моей руки.
В полутемной комнате воцарилась мертвая тишина. Мисс Уинвуд, склонив голову, стояла перед мистером Хероном, слегка опираясь на спинку стула.
Мистер Херон не пошевелился, но все-таки нашел в себе силы хрипло спросить:
– И ты сказала… – Но это был не вопрос; он проговорил эти слова механически, зная, что она могла ответить.
Она безнадежно всплеснула руками:
– Что я могу сказать? Ты прекрасно знаешь, как обстоят наши дела.
Он отступил от нее на шаг и принялся расхаживать по комнате.
– Рул! – произнес он наконец. – Он очень богат?
– Очень, – безутешно ответила она.
Слова теснились у мистера Херона в горле, жгучие, злые и страстные, но он не мог произнести ни одного из них. Жизнь нанесла ему самый жестокий удар, и он мог лишь пробормотать голосом, настолько тусклым, что даже ему самому он показался чужим:
– Понимаю. – Он вдруг заметил, что Элизабет молча плачет, подбежал к ней, взял ее за руки и увлек к софе. – Любовь моя, не плачь! – надтреснутым,