– Легше-легше, у-у-у, торопыга, – неодобрительно похлопывал его Чур по плечу. – Подависся. Жуй, глотай. Да не торопись так. Успеется. Леленьке тоже время надобно, отойти маленько.
– Угу, – Пересвет начал более тщательно пережёвывать еду.
Чур-то дело говорит, надо дать ей успокоиться. Сейчас она его и слушать не будет. Ярило тоже сидел угрюмый и сычём смотрел на Мировое Древо, будто это оно виновато в их семейных неурядицах. Догода расслабился, и с беззаботным выражением лица закинул в рот пару катышков свежего хлеба.
Некоторое время спустя Пересвет снова предпринял попытку встать. На этот раз на ногах он удержался. Чур с беспокойством за ним присматривал. Запределец перешагнул лавку и направился к Алатырю. Ноги заплелись, он схватился за голову, зажмурился и сосредоточил мысли на том, чтобы дойти. До слуха донеслись назидания Чура:
– Ступай легше, плавней, не торопись. Во-о-от так.
Внимать словам бога оказалось полезно: слабость в ногах отступила, шаг сделался твёрже. Однако желание скорее извиниться свело на нет все его усилия. Пересвет самоуверенно ускорился, и его бросило в сторону снова. Только чудом не свалился в траву.
***
С лавки за ним следили Чур, Догода и Ярило. Белокурый игриво пихнул рыжего друга в бок, спросив:
– Дойдёт?
– А мне почём знать? Да и какое дело бессердечному богу до человека.
– Ярило, не гневись. Он обидел Лелю, нас, богов, ано всё ж он наш друже. Негоже его упрекать – доселе ведь и слова худого не вымолвил. Тяжко ему. Копил, копил всё, себя изматывал. Я бы на его месте тоже ярился – боги, а домой воротить не в силах. Так есчё на войну посылают.
В ответ Ярило пробурчал себе под нос что-то невнятное и ещё сильнее нахмурился. Тревожить друга Догода перестал, как только соседи вовлекли его в не слишком важный разговор. Солнечный бог покосился в сторону запредельца: тот медленно но верно шёл к Бел-Горюч камню.
***
Цель близка – только руку протяни. Леля сидела у Алатыря и водила ладошкой по чистой поверхности ручья, что брал исток под камнем. Её грустный, отсутствующий взгляд сказал о многом: о том, как задели слова друга, о том, что не желает его возвращения домой, и о том, что никогда в этом не признается даже самой себе. Для Пересвета взгляд богини стал зеркалом: её голубые очи хуже трясины затягивали его всякий раз, когда они оставались наедине. Как там говорят: глаза без дна…Бездна. Это о ней.
Только у одной женщины встречал он глаза, подобные этим, и столь же грустные: у своей матери. Временами они с отцом закатывали грандиозные скандалы, с битьём посуды и чуть ли не львиным рыком отца. А после, когда тарелок больше не оставалось, мать садилась на край стола и бесцельно смотрела на подтекающий кран. В руках вафельное полотенце, покрытое пятнами свежей крови, на полу осколки битой керамики и стекла, а у дверного косяка маленький сын, ошарашенно взирающий в бездны родимых глаз. Когда вырос, они стали казаться ещё темнее. Как