постоянно держать защиту и думать над тем, когда откроется окно для атаки. И в момент, когда оно наконец появилось, Катор из-за щита провёл удар копьём снизу вверх, целясь врагу в незащищённую шею – однако товарищ этого гвардейца сумел защитить союзника и отразил выпад наёмника. Тогда Катор решил действовать совершенно неожиданно, не придерживаясь каких-либо учений фехтования, дабы сбить врагов с толку: он метнул свой щит в сторону первого зверолюда, а затем стремительным натиском ринулся ко второму, нанося тому множество ударов, пока товарищ в замешательстве. Однако ни одна из атак не достигла своей цели из-за ловкости гвардейца, что потом сумел легко воссоединиться с товарищем и вновь теснить Катора градом ударов – но и это его не остановило: наёмник просунул копьё меж двух изогнутых рогов шлема, после чего, надавив на оружие, как на рычаг, переместился с врагом, подставив того под удар; второй зверолюд оказался на месте, где должен был быть Катор, из-за чего замах первого пришёлся в спину товарищу – как Олег учил: "Если враги слишком сильны, пускай те сразят друг друга." Воспользовавшись негодованием и страхом братоубийцы, Катор отпустил мёртвое тело и вонзил неудачливому зверолюду копьё прямо в глаз, из которого после по меху стекала кровь. Когда гвардеец завопил от боли и прижал ладонью рану, Катор пнул того прямо в грудь, повалив наземь, после чего добил противника точным и резким уколом в сердце. Гвардейцы побеждены, а рычаг остался без охраны – самое время воспользоваться им и дать основным силам беспрепятственно пройти через парадный вход! "Олег, что же тебя туда потянуло?" – открыв врата, подумал Катор, окинув взглядом темницу.
Во тьме, где лишь сам Олег источал хоть какой-то свет, развернулось сражение между двумя эхо: волны живой энергии, проклятой и канувшей в небытие, схлёстывались друг с другом, разрезая и сминая части тел, пока не рассеется абсолютно всё. И действо это не сопровождалось ни яростью, ни доблестью – лишь горечь от осознания той бесславной формы, в которой теперь Олег и это безымянное нынче эхо влачат своё существование. Собрат Олега обезумел – тот, кто, возможно, был в стародавние времена ремесленником или героем – от него осталась лишь жалкая, изуродованная временем форма, лишившая того рассудка. Олег шестью руками бил и брал в захват, ломал ноги и разрывал голову, словно пытаясь снять этот зверолюдский шлем из эфемерной массы и энергии войдерума, отчаянно желая разглядеть под маской знакомое лицо, в то время как тело самого Олега рубили и прорезали острым топором из той же материи, что и он сам – однако, не принося в тело боль, в душу вонзалась ядовитая горечь; горечь, длившаяся тысячи колец, и вечный траур, оставленный в сердце, что давно потеряло свою настоящую форму. И когда Олег сумел рассеять большую часть тела противника, из его головы-шлема словно замерцали красные огни, будто зажглась его кровь и испарилась в миг. И хоть исход этого сражения Олегу был ясен с самого начала, она не дала ему и крупицы удовлетворения, словно его заперли в этой самой темнице, дабы ежедневно испытывать
