60–80-е годы ХХ века были годами нашей плотной дружбы и встреч. И в Москве, на Преображенке, и в полуподвальной мастерской моего мужа-художника на улице Короленко, 8, и в клубе ЦДЛ, и в домах творчества писателей в Малеевке, Переделкино, и на его личной даче в Абрамцево. Но особенно помню посиделки в нашей крохотной кухне на Преображенке. От Юриной новой квартиры, что на Стромынке (которую ему и его маме бесплатно дал Литфонд), до нашей двушки-«хрущобы» в пятиэтажке было всего три трамвайных остановки. Но Казаков обычно приходил к нам пешком (может, экономя на трамвайном билете?) по мосту через нашу узкую и любимую речку Яузу. Чаще приходил к обеду или к ужину. Горячая еда в моём доме была всегда. Я старалась для семьи приготовить что-то вкусненькое. Для мужа, для дочки Анечки. Да ещё и пёс был Дик, эрдельтерьер, любимый Дикуля. И это не считая извечных и тоже любимых кошек.
А Юра Казаков со своей мамой Устиньей частенько жил впроголодь. Она, старая тётя в светлом, как у староверки, платочке, с седыми усиками над верхней губой, готовить тоже, конечно, умела, но не было из чего. Скупой её сын то денег давал маловато, то забывал вовремя сходить за продуктами (он всё копил на покупку дорогой дачи в Абрамцево). О скупости Казакова в ЦДЛ и вообще в писательских кругах ходили легенды. Но часто это были фантазии, анекдоты или просто злословие. Коллеги ему, большому таланту, завидовали. У меня же дома (где Юру всегда любили), за моими обедами, а чаще ужинами, мы засиживались подолгу. Порой за полночь.
А однажды Юрин приход был отмечен чем-то особенным. Мы, как всегда, ужинали на нашей маленькой кухне, где газовую плиту можно было зажечь, не вставая с табуретки. Казаков сидел, как всегда, в самом углу, а мой муж – ближе ко мне и плите. И я даже не раз шутила: «Ну вот, я опять между двух Юр. Можно новое желание загадывать. А какое – не скажу. А то не сбудется».
И тут Казаков неожиданно отодвинул тарелку с пюре и котлетой и сказал:
– А моё желание как раз сбылось, хотя я, собственно, этого особо и не ждал. Так, всё как-то само собой получилось.
И он положил на середину стола, рядом с хлебницей, чёрную бархатную коробочку размером с ладонь, похожую на ювелирный футляр. Мы с мужем с любопытством замерли.
Я спросила:
– Что это?
– А ты посмотри, – пробубнил Казаков.
У него были проблемы с речью. Он всегда говорил глухо и даже чуть заикаясь. Я осторожно взяла футляр, нажала на кнопочку, и крышка сама распахнулась. Передо мной в мягком бархатном углублении сияла золотом круглая большая медаль. Пригляделась. Неужели это Данте? И глазам не поверила. Неужели это профиль великого итальянца, поэта Данте Алигьери? С лавровым венком на голове, горбоносый гений Средневековья. Философ, мыслитель, вобравший