Через несколько секунд вода стала напоминать кинжалы, врезающиеся в его и без того раненое тело. Его начало трясти так сильно, что он не мог остановиться. Ливий, сидевший рядом, повернулся лицом к стене и прижался к ней, чтобы не потерять сознание от холода и онемевших конечностей.
Даже звуки рассекаемого хлыста, который через секунду врезался в спину Лиама, заглушали детские крики. Те, кто не выдерживал натиска беспощадного наказания, вопили. Рёв Кристофера был такой силы, что даже Коул, открыв глаза, смог разглядеть ярость, с которой тот бил своего пленника. А Лиам, прижавшись грудью к бревну, не издавал ни звука.
Сквозь крики и захлёбывание рабов раздался раскат грома. Разъярённое небо, словно решив вмешаться в эту несправедливость, обрушилось на землю дождём. Крупные капли забарабанили по земле, нарастая, пока непроглядная стена воды не заставила мучителей остановиться.
К тому моменту Коул упал на землю. Его тело не выдержало натиска издевательств. Ударившись лицом, он не смог закрыть глаза и против воли, словно в замедленной съёмке, наблюдал, как в воздух взлетает трёхконечный хлыст и прикасается к израненной спине двенадцатилетнего ребёнка, который, повиснув на бревне, не подаёт никаких признаков жизни.
А потом наступает долгожданная темнота. Она сопровождается болезненными ощущениями, как будто паришь над землёй. Кажется, что вот сейчас кто-то очень нежно гладит по голове, а затем крепко и так знакомо обнимает. Даже запах родного человека, явившегося во сне, дарит некую радость и чувство безопасности. Рядом нет тех, кто ударит, кто будет издеваться до тех пор, пока ты не потеряешь сознание, а, вернувшись, не захочешь жить.
– Коул, сынок, я знаю, ты очень сильный, – голос, принадлежащий матери, вырывает из груди сердце, крошит в мелкие осколки душу и разрывает её.
– Коул, ты меня слышишь?
В воспалённое сознание врывается чей-то голос, медленно вырывая его из лап темноты. Коул хмурится и пытается открыть глаза, но они тяжелы, словно свинец. Мозг начинает работать, внешний мир обретает чёткость, а в памяти появляются смутные картинки, от которых болит всё тело – даже кожа, к которой прижимается нечто холодное. Потрескавшиеся губы приоткрываются, пытаясь сложить слова, но с них срывается только хрип. Горло дёрёт. Да и тело словно бросили в огонь – оно горит изнутри.
– Сколько раз говорила, что не доведут до добра ваши разборки, – ворчит девичий голосок. Затем чья-то ладонь опускается на затылок Коула и приподнимает его голову, чтобы влить в приоткрытый рот воду. – Не торопись.
Коул морщится от боли в горле, делает несколько медленных глотков. Тянется ещё, но влага исчезает, и хочется поднять руки, схватить стакан, утолить жажду.
– Нельзя слишком много, Коул. Сейчас подействует антибиотик, и температура спадёт.
Коул открывает глаза и встречается с белым потолком. Вокруг всё плывёт и пляшет. Только теперь он осознаёт, что тело непроизвольно колотит озноб. Кэти, сидевшая