– Визуализировать успех… – пробормотал Аларих, глядя на свой собственный расплывчатый силуэт в темном стекле книжного шкафа. – Я визуализировал падение Римской империи. И оно случилось. Правда, пришлось немного помочь… Но визуализировать успех через поедание пророщенной пшеницы? Казимир, мы наблюдаем агонию человеческого разума.
Он пытался понять – что движет этой женщиной? Неужели она действительно верит в эту чушь? Или это просто циничный расчет, идеальное попадание в целевую аудиторию – таких же потерянных, ищущих простых ответов на сложные вопросы? Он всматривался в ее глаза на экране – широко распахнутые, блестящие, но пустые, как окна заброшенного дома. В них не было ни тайны, ни глубины, ни даже искорки подлинного чувства. Лишь отражение неоновых ламп и собственных амбиций.
И все же… что-то в ней цепляло. Не красота (слишком искусственная), не ум (явно отсутствующий), не обаяние (агрессивное). Возможно, сама ее чуждость. Она была абсолютным антиподом всему, что он знал и ценил. Она была воплощением того самого поверхностного, быстротечного, кричащего мира, который он презирал – и от которого отчаянно хотел получить хоть какой-то импульс, хоть какое-то доказательство, что он сам еще не окончательно превратился в музейный экспонат.
Он вспомнил бал-маскарад у дожа в Венеции. Шелк, бархат, кружева, полумрак, скрывающий истинные лица и намерения. Опасная игра взглядов, мимолетные прикосновения, обещания и угрозы, витающие в воздухе вместе с ароматом дорогих духов и каналов. Тоже спектакль. Но какой! А здесь? Пластиковая девица взывает к Вселенной и пьет зеленую жижу. И миллионы ей поклоняются.
Может быть, он, Аларих, просто завидует? Завидует этой ее слепой, нерефлексирующей вере во что бы то ни было? Этой ее способности жить здесь и сейчас, не обремененной грузом веков? Эта мысль была настолько унизительной, что он поспешил ее отогнать.
Но решение уже созрело. Не как результат долгого размышления, а как внезапный, иррациональный порыв. Как прыжок в ледяную воду. Своеобразный акт экзистенциального самоубийства – или, возможно, воскрешения через абсурд.
– Казимир, – произнес он тихо, но твердо. Нетопырь устало приоткрыл один глаз. – Мы меняем диету.
– На том ям, милорд? – с надеждой проскрипел фамильяр.
– Хуже, мой верный друг. Гораздо хуже. Мы переходим на… кейл. И вибрации.
Казимир издал звук, похожий на предсмертный вздох, и снова закрыл глаза, видимо, решив медитировать до наступления следующего ледникового периода.
Аларих снова посмотрел на экран. Снежана подмигивала и посылала в камеру воздушный поцелуй. Пластмассовый символ пластмассового