Сможет ли граф Аларих найти гармонию между готикой и глютеном? Выживет ли он в смертельной схватке с блендером и собственными демонами? И что страшнее – гнев вампиров-традиционалистов или очередной детокс-марафон от Снежаны?
«Клыки и Смузи» – это взрывоопасный коктейль из черного юмора, едкой сатиры на современные тренды и вечные вопросы бытия. Иронично, готично и почти… диетично. История о том, что даже в вечности можно найти новый (пусть и очень странный) смысл жизни. Если, конечно, у вас хорошее чувство юмора и крепкие клыки.
Генадий Алексеевич Ени
Глава 1: Вечность Пахнет Пылью и Том Ямом
Существование графа Алариха фон Шварцвальда имело консистенцию пыли. Не той легкой, солнечной пыли, что танцует в лучах света, а тяжелой, слежавшейся, пахнущей холодом камня и забвением. Он обитал в своем пентхаусе под самой крышей города, словно древний моллюск в раковине, давно сросшейся со скалой. Время здесь текло иначе – или не текло вовсе, застыв густым, непрозрачным желе. Воздух, плотный и недвижный, хранил ароматы ушедших эпох: терпкий запах старых книг, чьи кожаные переплеты трескались от сухости, призрачный шелк истлевших гобеленов, озоновая колкость остаточной магии и – едва уловимо, как эхо чужого сна – нота лаванды. Та самая, что сводила с ума придворных Людовика Пятнадцатого? Или это был аромат садов Альгамбры в ночь перед падением Гранады? Память, этот вероломный слуга, подсовывала обрывки, лишенные контекста, дразнила фантомами вкусов и ощущений, а затем снова погружала в серую мглу настоящего.
Вечность оказалась ловушкой из неподвижности. Тюрьмой без стен, где единственным стражником была сама бесконечность. И пыль. Она была повсюду – на резных ножках кресел, на потускневшей бронзе часов, остановившихся в год Французской революции, на стеклах окон, за которыми метался чужой, непонятный мир. Эта же серая взвесь покрывала, должно быть, и его душу, превращая ее в высохший, бесчувственный пергамент.
Он провел пальцем в безупречно сидящей перчатке по подлокотнику кресла. Бархат, некогда цвета бургундского вина, ответил ему сухим, старческим кашлем. На черной коже перчатки остался серый след. Пыль – универсальный эквивалент небытия. Внизу, за непроницаемым барьером стекла, выл городской ветер – не благородная песнь стихии, а истеричный плач мегаполиса, гоняющего по асфальту пластиковый мусор, словно души неприкаянных обывателей. Наглый, мертвенно-розовый свет вывески суши-бара «Император Драконов» пробивался сквозь щель в тяжелых портьерах, падая на каменное лицо горгульи на балконе, придавая ей выражение глубочайшего экзистенциального отвращения.
Иногда сквозь плотную завесу вековой пыли прорывались запахи – агрессивные, химические, оскорбительные для его утонченного обоняния. Сегодня особенно настойчиво пахло чем-то чужим, тревожным – остро-кисло-сладким, с металлическим привкусом лимонной травы и кокосового молока. Казимир, его фамильяр – древняя летучая мышь с глазами Мефистофеля и перманентной экзистенциальной тоской – брезгливо сморщил нос, не покидая своего наблюдательного поста на бюсте Сенеки.
– Том ям, милорд, – проскрипел он, и звук этот был похож на треск ломающегося льда. – С морепродуктами, предположительно замороженными. Очередной триумф гастрономической энтропии.
– Энтропия правит бал, Казимир, – отозвался Аларих, и его голос был глух, как звук падающей земли на крышку гроба. – Четыреста шестьдесят три года созерцания этого балагана. И единственное, что способно вызвать подобие реакции – это запах тайского супа из забегаловки напротив. А ведь когда-то… Помнишь охоту во владениях графа Дракулы? Ночь, полная луна, снег хрустит под сапогами, как сахар, запах сосновой хвои, вольфрамовых рудников и первобытного, животного ужаса в глазах жертвы… Этот вкус… его ни с чем не сравнить.
Он замолчал, вслушиваясь в оглушительную тишину внутри себя. Там, где когда-то бушевали страсти, сравнимые с рождением сверхновой, теперь остался лишь пепел и космический холод. Желания? Они истлели. Амбиции? Рассыпались прахом. Осталась лишь привычка существовать и тупая, ноющая боль от осознания собственной неуместности в этом мире одноразовых стаканчиков и бесконечных сериалов.
Прошлой ночью ритуал охоты превратился в фарс. Жертва – юноша с волосами цвета грозовой тучи и наушниками, из которых доносился нечеловеческий грохот – был настолько погружен в свой внутренний мир (или внешний экран), что заметил Алариха лишь в последний момент. Он не испытал священного ужаса, лишь раздражение от прерванного трека. Взвизгнув нечто нечленораздельное, он выронил свой смартфон – светящийся прямоугольник, окошко в иную реальность – и унесся прочь, оставив графа одного в грязном переулке, с непроизнесенной тирадой о вечности на устах.
Унижение было почти физическим. Он подошел к брошенному гаджету с намерением раздавить его, смешать с грязью, уничтожить этот символ победившего безвкусия. Но экран внезапно вспыхнул