Каждый раз, когда я прогуливаюсь у железной дороги, мне видны за покосившимися пакгаузами эти бесконечные составы цистерн, которые проносятся мимо меня с богатством, которое таким, как я, почему-то здесь никогда не принадлежит. Наверно оно никому не принадлежит, и уже давно хозяевом всего является Рокфеллер или Вандербилд. Но пока что государство Фиглелэнд щательно скрывает это, создавая видимость национального государства.
Обрушения скрижалей было неожиданным и сопровождалось возгонкой преступных поползновений, увеличением количества запоров и замков, а что самое главное – прямым и дерзким участием нашей милиции в преступной деятельности. Порядок и преемственность были потеряны, как казалось, навсегда.
Когда я родился и рос, это была интересная страна, в сущности вот уже много лет захваченная чужими.
Анареи теперь открыто называли улицы именами своих «талантливых» пейсатых собратьев, ничуть не обращая внимания на кислое по этому поводу мнение основного населения, всё более озлобленного. Мол, «мы все свободны, и не надо обращать внимание на рабов». Кто это мы? Улица новоявленного Джазиста Пипмана соседствовала с переулком Зоси Занд, той ещё прошмантовки. Проспект Изи Шпокмана мирно уживался с тупиком Моисея. Кто были этот Моисей, чем славна Зося Занд и чем прославился Джазист Пипман, об этом никто уже не узнает. Об этом знали только выдающиеся деятели Новой Прозелитической синагоги Обломский, Обносский и Сучарский – провинциальная троица.
Ещё здесь ловят больших ящериц и стрекоз, дабы удовлетворить гурманов-извращенцев в элитных Парижских ресторанах. В «Максиме», например. Или в «Балтиморе». Я так и вижу – сидит в «Максиме» эдакий Пабло Пикассо в жилете, измазанном вдоль и поперёк красной масляной краской, с ящичком пастели в руках, лягушек, ящериц и стрекоз пожирает. Чморан! Жадно жрёт, ззанозисто так, поливая их соевым соусом и уксусной эссенцией. Губы все в сметане, мама, я не могу! Прямо болеет нутром от вожделения! Червяки в майоране! Сто лет не ел такого! Я видел по телевизору, как аборигены ели оранжевых майорановых гусениц, и обмер от вожделения. Так они аппетитно ели. А тот вообще сто лет ничего не ел! А кто же тогда горох ел? А болеро Нуриев всё на мальчиков поглядывает, всё на мальчиков, настрекоз икабанчиков, а бабочек и тараканов не ест, прин-ци-пиаль-но, карбонар этакий, беглец из Янтарного. А я смотрю на них и думаю, жалкие людишки, и зачем я тут появился, зачем невидимый, бесплотный и смешной летаю над этими шпионами и богомазами? Зачем мне этот Париж, такой эфемерный и подлый? Зачем мне площадь Пигаль и Пикадилли Сёркус? Зачем?
И в то время, когда они обжираются стрекозами и жуками, в моём городе на Большой