Но свист винтов и натужный гул турбин заглушал голос.
Алексей повернул голову туда-сюда, осмотрелся. От резких маневров вертолета «спецгруз» раскидало по всей кабине, хотя, как заметил Алексей, тюки и коробки были заботливо перетянуты парашютными стропами.
Когда санитар наконец отвалил от него тюк, Алексей увидел брылястого прапорщика, который стоял на коленях и не то заталкивал, не то вытаскивал из расшнурованного или лопнувшего тюка новенькую дубленку.
Увидев это, Алексей понял все. Не ошибся он в своем страшном открытии, нет, такие же дубленки были в тюках того расстрелянного ими каравана. От жгучей обиды за себя, за своих боевых товарищей, за державу, в которой прижились такие, как прапорщик и белолицый майор со своим спецначальством, на глазах выступили слезы.
И вот тогда, впервые за все время его пребывания между жизнью и смертью, ему вдруг безумно захотелось жить, чтобы там, в Союзе, рассказать всем правду об этой страшной и кровавой войне. Вокруг горе, смерть, разруха, и в этой кровавой мясорубке находятся офицеры, которые строят на этом свой бизнес, занимаются куплей и продажей оптом и в розницу. Что они покупают? Тряпочные блага. А что продают? Офицерскую честь, предавая своих солдат, которые верят каждому их слову.
– И-эх, – горестно простонал Алексей, подавляя в себе закипевшую злость, – конечно, не все офицеры такие. Таких, может, всего-то единицы, но они есть и бросают тень на тех, кто живет вместе с солдатами в окопах и блиндажах, кто делится с ними последней сигаретой, коркой хлеба, тех, кто локоть к локтю штурмует ощетинившиеся пулеметными гнездами высоты, которые защищают те, кто на этой земле родился и вырос.
Алексей вспомнил своего взводного, своих боевых друзей, и у него защемило сердце, подступили к глазам слезы. Нет уже в живых лейтенанта Русакова, их взводного, так же, как нет и сержанта Олега Червинского, ефрейтора Мирзы Юлдашева, рядовых Паши Сорокина и Степана Худенко. Остальных пятерых ребят, которые были с ним в том, последнем, бою, Алексей знал мало. Все они были приданы на время операции их разведвзводу. Три сапера и два переводчика.
Из двенадцати высадившихся на высоту в живых остался только он один. Словно пирог, основательно нашпигованный осколками, но живой.
Перебирая в памяти спонтанно возникающие эпизоды своего последнего боя, Алексей то и дело отгонял навязчивую мысль: «Почему я остался жив? Почему не погиб со всеми?» Это было бы честнее. Ведь его никто не ждал, никому он в Союзе не нужен, а у лейтенанта – больная мать и невеста. Как они выдержит известие о его смерти? Сержанта Олега Червинского ждала молодая жена с двухлетней дочуркой. Сороку – Пашку Сорокина – ждали домой родители и невеста. Он не раз хвалился перед ребятами тем, что все два года службы Наталка – так звали его невесту – присылала пространные письма не реже одного раза в неделю, так что иногда, когда «вертушки» с почтой