М. К. ответил 15 июня 1938 г.:
Многоуважаемый Мстислав Александрович,
Я чрезвычайно тронут Вашим и Татьяны Григорьевны письмом и отношением. Большое спасибо за тот сердечный отклик, который вызывал у Вас мой небольшой этюд.
Вы, конечно, правы, что вопрос о Болховитинове спорен, – но мне было важно найти материалы, которые вскрывали бы, что имя Руставели для современников Пушкина уже в какой-то мере существовало, что оно как-то, в той или иной степени, жило в сознании культурной части общества. Самому мне более вероятным кажется, что можно будет отыскать какие-либо французские источники, самое же главное, если принять правильной датировку 1829 г. (а мне кажется, ее необходимо принять), – встречи и разговоры с грузинской интеллигенцией в Тифлисе во время Арзрумского путешествия.
Сейчас этой статьей очень заинтересовались грузины и готовят ее перевод на грузинский язык311. М<ожет> б<ыть>, откроют что-либо дополнительно архивные и литературные поиски там.
Из пушкинистов, отзывы к<ото>рых я слышал до сих пор, Вы и Татьяна Григорьевна первые, кто так решительно меня поддержал, – отчасти, пожалуй, еще Томашевский. Остальные отделываются замечаниями: «остроумно», «интересно», «но» и т. д.
Было бы очень приятно, если бы Вы как-нибудь высказались в печати по этому поводу312.
Напечатав статью о Руставели и Пушкине, М. К., по обыкновению, продолжал ее дорабатывать. 27 мая 1939 г. он представил ее в виде доклада на очередном заседании Пушкинской комиссии. А летом 1940 г., сообщая М. Я. Чиковани, что эта статья, обогащенная новыми материалами, «разрослась почти вдвое», предлагал издать ее отдельной брошюрой. «Статья, правда, небольшая, – уточнял М. К., – со всеми приложениями не более 1,5 л., в изящном переплете, с иллюстрациями могло бы получиться изящное издание. Что Вы об этом думаете?»313 Издание не состоялось. Тем не менее трехстраничный «этюд» 1938 г. оказался поводом для оживленной полемики, затянувшейся буквально до наших дней.
В обсуждении доклада М. К. принимал участие Н. В. Измайлов, предложивший свою гипотезу, согласно которой «поэтом чудной стороны» является не Руставели, а Мицкевич. Догадку Измайлова подхватил Д. Д. Благой. Отталкиваясь от устного выступления Н. В. Измайлова, он подробно изложил его точку зрения в своей статье «Мицкевич в России», где привел дополнительный аргумент: «Наличие перевода одного из сонетов Мицкевича на персидский язык, как и подобного предисловия от переводчика, думается мне, – окончательно решает вопрос в пользу того, что в загадочных стихах Пушкина имеется в виду именно Мицкевич»314.
Опубликовать свою точку зрения Измайлову удалось лишь в 1952 г.315 (окончательный вариант появится значительно позже316). Его обстоятельная, глубоко фундированная работа утвердила версию о Мицкевиче как неназванном «поэте», которого имел в виду Пушкин. Во всяком случае, Б. В. Томашевский и другие пушкинисты придерживались трактовки Измайлова.
Тем не менее статья М. К. была перепечатана (уже