Вождь спешился, поклонился Лассе и принял подношение:
– Свэжэго вэтра в твои окна!
Говорок у него был особый, степной, гортанный, но язык похож. Вождь выпил половину молока, вторую же половину, украдкой переведя дух, проглотила Ласса. Без матери она робела, но покамест все шло как надо.
– Найдется ли приют для усталых путников?
Кто бы знал, как у бедной Лассы колотилось сердечко! Но мать не поспевала, приходилось самой хозяйничать. Она сказала:
– Сделай милость, господине.
Девки расступились, пропуская гостей во двор, где уже весело потрескивал костерок. И только вождь недобро глянул на Лассу: уж он-то заметил, что девки не просто приглашают отряд в деревню, но и стоят так, чтобы никто не приблизился к общинному дому, где принимали их в прошлый раз. Вождь смолчал и сел там, куда указали, – на шкуру у огня. Наивная дуреха не заметила, как подозвал он к себе одного из парней и шепнул два слова. Парень понятливо кивнул, а потом, когда по кругу пустили кувшин с медом, скрылся в темноте.
Тот, кто неслышно крался по Тяпенкам, носил имя Шатай. В темноте он видел зорко, но и любой слепец заметил бы, как волновались встречавшие их женщины. Матка к воротам и вовсе не вышла. Неужто нашла что-то важнее, чем вождь? Или кого-то?
Шатай и без приказа отправился бы в дозор, но вождь не дал воли и тут. Тихий и ловкий, как лесной кот, шлях крался меж приземистых изб. В каких-то окнах горели лучины, в иных свет потушили, но лазутчик все одно чуял тяжелый запах тревоги. Степняков всегда побаивались, но на сей раз было что-то еще…
Наперво проверив, чтобы не притаилась засада, Шатай направился ко двору Матки. Чем занята? Окна золотились в темноте и в ее избе, стало быть, дома осталась. Шатай легко перемахнул через забор и спрыгнул наземь – мягкая кожаная обувка ни звука не издала. Сторожевой пес фыркнул под крыльцом, но шлях не замедлился: всем известно, от таких, как он, только зверьем пахнет, не человеком. Так что огород он пересек мигом, а там ухватился за наличник, подтянулся и глянул в окно.
Тогда-то Шатай растерял все проворство. Не вцепись в дерево до побелевших пальцев, точно упал бы. Потому что в кухне, повернувшись спиною к окну, стояла нагая девка. Волосы ее, что трава золотая, спускались до самых бедер, по гладкой коже катились капли воды – девка обмывалась. Вот нагнулась, смочила тряпицу в ведре, провела ею по покатому плечу… У шляха язык отнялся; он забыл, как дышать.
Так уж повелели боги, что шляховские земли не родили не только урожай. Не родили они и женщин. Редко когда Рожаница благословляла чье-то чрево дочерью. Оттого женщины в их племенах могли взять по два, три, а то и по четыре мужа. И всякий, кого избрали, за великую честь почитал хоть ступни супруге омыть. Если же женщина дозволяла мужу узреть свою наготу, то тот и вовсе рассудок мог потерять от счастья.
Шатай