– Ты – его?!
– Сам виноват.
– Крапивушка, милая, да ты что? Как так-то?
Ласса вскочила, и пришлось дернуть ее понёву вниз, чтоб девка не помчалась к мамке немедля.
– Ты побожилась! – напомнила Крапива.
– Матушка всё одно прознает! Как так-то… Мы же его… и медом, и пирогом мясным…
– И тобой, – напомнила Крапива.
Ей всеобщее желание тяпенских угодить княжичу было что кость в горле. Накормить, напоить, девку под него подложить… Да не какую-нибудь, а вот эту дуреху, что супротив мамкиного слова нипочем не пойдет. Ишь, королевич нашелся! Оттого травознайка на пир не явилась, хотя и звали. Она шляхов, что каждую осень приезжали за данью, тоже не любила. Но те хотя бы девок против воли не трогали – не по ихним правилам такое. А срединники, как приезжали, после себя оставляли девиц с красными от слез глазами. И все ведь опосля к Крапиве на поклон шли – просить вар, чтобы не случилось чего.
– Так то княжич! – удивилась подруга. – Как его не угостить?
– Вот я и угостила.
Ласса от досады изжевала всю косу: вроде и матушке надобно доложить, и подруге обещала. Красивая девка. Добрая. С малых лет такая была. Иные дети к Крапиве и близко не подходили, Ласса одна не боялась с хворобной дружбу водить. Потому Крапива и печалилась, видя, как Матка Свея пристраивает любимицу повыгоднее, не спросив, чего дочь хочет, не узнав, кто сердце тревожит. Да Ласса и сама не решилась бы матери перечить. О сердечных делах только подруге поведать можно, да и то вполголоса. Куда ей Крапивину беду понять!
– Пойду я, пока не увидел еще кто. – Травознайка потуже завязала платок, чтобы не свалился. – Донесут же. Ты чего приходила-то?
Ласса растерянно хлопнула ресницами раз-другой, не сразу вспомнила:
– На вот. – Она достала из кармана передника завернутый в тряпицу кусок пирога.
Таковые в Тяпенках на большие праздники пекли. Собирались всем миром, приносили с каждого двора кто что, топили в Старшем доме общинный очаг. Пирог получался огромный, не всякий в одиночку унесет, да жирный. Крапивина матушка ради него самого большого гуся зарезала. Всем доставалось по куску, и по тому, румян тот кусок али подгорел, судили о судьбе. Своей судьбы Крапива не знала, ибо куска ей не досталось. Вернее, так Крапива мыслила. Ласса же протянула угощение и добавила:
– Тебя вчера не было, а я сберегла вот… Кособокий только остался, но зато погляди, какой румяный!
Редко когда Крапива от души бранила свою хворобу. Иной раз она и вовсе служила защитой, а не проклятием. Как сегодня поутру. Но, принимая от подруги дар, травознайка мыслила лишь о том, как хочется обнять Лассу крепко-крепко.
– Свежего ветра в твои окна, – тихо сказала она.
– Свежего ветра, – отозвалась Ласса.
Дома все осталось как положено. Молодшие братишки-лакомки еще спали, свесив босые ноги с полатей. Мать, поднявшаяся лишь немного позже Крапивы, не будила их – любимцы. Эти родились, богам на радость, здоровенькие. Тень одну лишь старшую дочь в темя поцеловала, одарив вместе с проклятием умением слышать травы. Крапива и сама любила братьев,