Литература в грязных ботинках. Сборник статей и эссе. Ода Сакуносукэ

Старые объединения распадались, в Осаке возникали новые. Но если во главе стоят губернаторы-бюрократы – какая уж тут «культура»? Куда ни глянь – одна горечь.

      Ноябрь 1945

      Моя литература

      «Моя литература» – так озаглавил редактор. Подобные тексты легко скатываются либо в досадное самооправдание, либо в уничижительную скромность, либо в высокомерные декларации. Непринуждённо говорить о своём творчестве – трудно. Но литература, в сущности, и есть самооправдание и самоутверждение. А защищать себя – значит утверждать. Мои работы сейчас в водовороте хвалы и хулы. Похвала радует, критика огорчает – но лишь на первый взгляд.

      Потому что и брань, и лесть всегда основаны на недоразумении. Впрочем, писатель – это муха, запутавшаяся в паутине заблуждений.

      Из всех услышанных филиппок сильнее всего меня поразили слова Ибуки Такэхико:

      – «Слушай, Ода, скажу тебе одну вещь: перестань подражать самому себе».

      Тогда я ответил:

      – «Нет, моя литература, все мои произведения – лишь произвольная точка».

      Маска, которую носишь постоянно, становится лицом. Даже если считать её «произвольной точкой», именно она определяет весь рисунок творчества. Нельзя провести линию, минуя эту точку. Я действительно подражал сам себе.

      Я страшный расточитель жизни. Моя мотовство уже стало притчей во языцех – но транжирю я не только деньги, а саму свою жизнь. На этом расточительстве зиждется моя литература.

      Сначала это был сознательный выбор, но теперь стал роковой неизбежностью. Раньше я презирал «расчётливые» романы, а теперь сам пишу, транжиря жизнь. Я искалечил себя ради литературы – невольно. Но, оглядываясь, понимаю: моя восприимчивость существует лишь для писательства. Возможно, это и есть моя судьба. Такие мысли – преувеличение. Но разве бывает литература без преувеличений? Даже у Кафу, самом трезвом из недавно прочитанного, я чувствую преувеличение. Сейчас я одинок и скитаюсь. Но так было не всегда. Описывая одиночество и бродяжничество, я сам в них угодил. Но с первой строки эта «произвольная точка» стала роковой.