У него были друзья [14], потому что он и сам был другом в самом точном смысле этого слова, и он полностью доверял им. Некоторые пытались внушить ему подозрения против Лициния Суры, который был ему очень предан и, по-видимому, даже способствовал его усыновлению Нервой. Траян отправился ужинать к Суре. Войдя в дом, он отпустил всю свою стражу; он воспользовался услугами хирурга этого сенатора для ухода за своими глазами; он позволил его брадобрею побрить себя; и после бани и ужина на следующий день сказал тем, кто пытался посеять в его душе подозрения: «Если бы Сура хотел меня убить, он сделал бы это вчера».
Так Траян заслужил искреннюю любовь и привязанность. Он знал, что любовь нельзя приказать и что ее можно добиться только любовью. «Правитель, – говорит Плиний, – может быть ненавидим некоторыми, сам никого не ненавидя; но если он не любит, его тоже нельзя любить». Траян не только не боялся унизиться дружбой, но и считал, что для государя нет ничего низменнее ненависти. Любить было для него так же приятно, как быть любимым.
История называет среди его главных друзей Суру, о котором я уже говорил; Соссия Сенециона, которому Плутарх посвятил несколько своих нравственных трактатов; Корнелия Пальму и Цельса. Траян велел воздвигнуть всем им статуи, а память Суры, умершего раньше него, почтил великолепными похоронами и памятником, посвященным его имени. Он построил бани, которые назвал Суранскими.
Он любил своих друзей ради них самих, без личной выгоды, не требуя от них услуг и считая своим долгом оставлять им свободу – оставаться ли при его особе или удалиться от двора, если они предпочитали покой. Плиний приводит нам замечательный пример. Один префект претория, назначенный Траяном, хотя не стремился к этой должности, вскоре ею разочаровался и попросил разрешения оставить ее, чтобы провести остаток дней в своем поместье. Император охотно удержал бы его, но не хотел принуждать: он уступил его просьбам, не переставая любить. Он проводил его до самого берега моря, нежно обнял при расставании и, приглашая вернуться, позволил ему уехать.
Его доброта распространялась не только на друзей; она проявлялась в легкости его аудиенций, на которые он допускал всех без различия. Ни одна площадь, ни один храм не были более открыты и доступны, чем дворец Траяна. Нерва приказал поместить на фронтоне императорского дворца надпись: «ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДВОРЕЦ». Траян полностью оправдывал это название; казалось, что жилище принцепса было жилищем всех граждан: там не было закрытых дверей, никто не встречал отказа или препятствий со стороны стражи; все там было скромно и спокойно, как в частном доме: Траян принимал всех, выслушивал каждого, кто к нему обращался. Человечный, приветливый, занятый делами, о которых ему говорили, как будто