Ошибка. Ярослав Четвериков

пятнадцать минут и это всё, что мы успели собрать за отведенное время. Вот сидим мы в своей квартире, ррраз…мама, папа, я и проливной дождь. Идти нам было некуда, и целую неделю мы ночевали то под мостом, то на лавочках в сквере, то в подвале заброшенного дома. Отец в эти дни рыскал в поисках хоть какой-то работы, а мы с мамой пытались не быть арестованными за бродяжничество. По ночам она беззвучно плакала, прижимая меня к себе, будто вслед за квартирой у нее могут отобрать и единственного ребенка. Я тогда был не в состоянии понять почему мы оказались в такой ситуации. Зато сейчас отлично представляю, что такое долги, невыплаты по кредитам, просроченные страховки и так далее. Но самое главное, я представляю отчаяние отца. Жена и ребенок ночуют в холоде, а он не может заработать денег чтобы хотя бы покормить их, не то, чтобы обеспечить крышей над головой. Именно тогда он и подорвал здоровье. Когда банк наконец-то смог реализовать нашу квартиру и погасить долг родителей, оставшихся денег едва хватило чтобы снять комнату в общежитии. Какое-никакое, а все же жилье. А вот на услуги врача денег не осталось. Ночь, когда он навсегда перестал кашлять тоже была дождливая. Равно как и следующий день. Может та непогода была даже и к лучшему. Когда мы везли тело отца под проливным дождем в саванну, нам не повстречались ни полицейские патрули, ни обычные прохожие. Хоронить людей где попало незаконно и есть риск оказаться за решеткой.

      Но вот копать могилу под проливным дождем было сложно. Грязь прилипала к лопате, хлюпала, ноги скользили, яму заливала вода. И все это под звуки плачущей мамы и трижды проклятого дождя. В этот миг я тихо ненавидел его, ненавидел банки, коллекторов, а самое главное свою беспомощность. Ох, окажись я сейчас там!

      *

      Но я здесь. Во Вьетнаме. Банков и коллекторов тут, конечно, нет, но вот всего остального более чем в избытке.

      Особенно это ощущалось сейчас, когда я очнулся в насквозь промокшей одежде и крепко связанный. Голова раскалывалась от боли, левый глаз залило запекшейся кровью, и он не открывался. Где-то вдали слышался шум боя с характерными выстрелами, криками, взрывами и лязгом металла, а совсем рядом спорили два голоса – мужской и женский.

      Превозмогая головную боль, я попытался пошевелиться и понял, что рук почти не чувствую и они, скорее всего, связаны за спиной в обхват дерева. Подставив лицо дождю, я прислушался к спорящим. Разговаривали они на языке аборигенов, а если точнее, на двух немного разных диалектах, что довольно странно. Языка я конечно же не знал, но отличить столь значимую разность в произношении и акцентах мог. И тут ухо резануло слово, вырвавшееся у девушки. Ее речь была наполнена гневом и печалью, а прозвучавшее имя Лан, добавило для меня некоторой ясности. Похоже, прямо перед тем, как меня отправили в нокаут, я встретился с теми, кто знал мою Лан.

      – Я могу показать, где она лежит! – как можно громче сказал я.

      Спор моментально смолк. Где-то за спиной скрипнула сталь, послышались шаги, и я непроизвольно зажмурился, ожидая нового удара. Но его не последовало. Вместо этого, держа в руке горящий светильник, передо мной, словно в сказке,