Впоследствии я узнала, что Собонфу тем вечером была в нашем доме вместе с другими членами «деревни», проводя ритуалы, чтобы помочь маме справиться с болью. Однако с этой болью справиться было невозможно, и, наконец, ее мучения стали настолько сильны, что кто-то позвонил в 911. Санитары, приехав, хотели уложить мать на носилки, но та сказала, что любое давление на спину невыносимо, и они долго искали способ перенести ее.
В больнице рентгеновские снимки показали компрессионный перелом. В какой-то момент после того, как она упала в моей комнате и неподвижно лежала на койке на первом этаже, ее позвоночник попросту сломался. Хирурги сумели стабилизировать место перелома металлическими заклепками, но один отросток, однако, всегда торчал в сторону, явственно выпирая под кожей. Перелом со временем зажил, но сделанные в больнице снимки, первые за эти несколько лет, показали его фундаментальную причину. Рак распространился в кости.
Родители рассказали нам об этом к концу весны. К тому времени мать уже сидела, нося поверх одежды громоздкий корсет для поддержки спины. После ужина мы вчетвером собрались в официальной передней гостиной, где обычно праздновали Рождество или устраивали званые ужины. Стены были окрашены в глубокий, бархатный красный цвет, два кожаных дивана были красными, и в ковре на полу тоже были красные нити. Обычно вся эта краснота делала комнату уютной, но в тот вечер казалась резкой, как тревожный сигнал. Мать и отец сели на один диван, а мы с Джейми на другой. За большими окнами было темно, на дубовом кофейном столике между нами стояла большая керамическая миска с водой и четырьмя красными плавающими свечами. Четыре свечи, поняла я, для четырех членов нашей семьи. И в продуманной композиции момента чуяла опасность.
Говорить начала мама. Я перебила:
– Зачем куры перебежали дорогу?
Она непонимающе уставилась на меня.
– Чтобы попасть на другую сторону!
– Ладно, Дженни, давай, угомонись.
Но я не могла. Я выдала еще одну шутку. Я изображала смешные голоса. Я вскочила, чтобы пересесть на колени к папе. Я перепробовала все известные мне способы, только бы не дать ей произнести слова, приближение которых чувствовала. Если я их не услышу, то они не будут, не смогут быть правдой. Наконец мать пригвоздила меня взглядом к дивану.
Она сказала, что умирает. Она не использовала слова вроде «метастатический» или «терминальная», но сказала, что рак разросся и распространился, что она не выздоровеет и врачи надеются лишь дать ей еще некоторое время. Она сказала,