И увидел Бурмистрова. А он увидел меня. Взгляды и у меня, и у него были без малейшей теплоты.
Нет, против людей я ничего не имею. В конце концов, я служу в военкомате, структуре, которая и создана для работы с людьми. Но, если честно, хотелось бы, чтобы год начинался как-нибудь получше, чем встреча с Бурмистровым.
– Добрый день, – сказал я куда-то в пространство. Потом подергал дверь в общую комнату. Закрыто. Повернувшись, я пошел к своему кабинету, встряхивая связку ключей. Бурмистров, приподнимаясь со стула, что-то бормотал в мою сторону, но я не остановился.
Зашел в кабинет, снял шинель и шапку и повесил их на самодельную вешалку с двумя крючками. Потом сел за стол и снял трубку телефона.
– Ты зачем Бурмистрова в отделение запустил? – спросил я дежурного, майора Даниленкова.
– А, да, забыл тебе сказать, – ответил Даниленков, – комиссар приказал, этот гамадрил ему с утра мозг выносил…
Бурмистров Павел Иванович не был гамадрилом, он был власовцем. В войну воевал против Красной Армии на стороне Германии в РОА (русская освободительная армия). У нас на учете к моему назначению на должность начальника 4-го отделения было три таких воина. Двое других тоже иногда заходили, но дальше Сергеича не проходили. Зайдут, глянут в окошечко приема-снятия с воинского учета (Сергеич там сидел), увидят, что он, несмотря на их заветное желание, все еще жив, и уходят. А этот, Бурмистров, нет. Этот тоже побаивался Сергеича, но не уходил, а начинал искать справедливость, как он ее понимал. Искал, если получалось, у военного комиссара. А если не получалось, то у моего предшественника, подполковника Трифонова.
Сергеич, это Анатолий Сергеевич Кириллов, – ветеран войны, фронтовик, знавший население нашего городка, что называется, в профиль и анфас. Не все население, конечно, а тех, кто постарше. А уж тех, кто зацепил войну, знал в лицо, по именам и прозвищам. И настоящих ветеранов, и «контру», как он написал карандашом в учетных карточках власовцев. Когда я ему приказал убрать эти надписи как не соответствующие требованиям, он мне ответил, что они соответствуют жизни.
Сергеич даже к настоящим ветеранам относился строго. Разделял фронтовиков и тыловиков.
– Их надо различать, – назидательно говорил он мне. – Фронтовики-окопники – это одно, тыл – другое. Из окопников 41-го и 42-го годов призыва практически никто домой не вернулся. Да и 43-го года призыва мало кто уцелел. Наши ветераны почти все 44-го и 45-го годов призыва.
Сам он был призыва 1942-го года. Но на фронт попал только в 44-м