– А с нашего курса вы возьмете кого-нибудь с собой? – интересовались студенты.
– Конечно, но я не могу решать этого один, – отвечал Немирович. – Выпускные спектакли будет смотреть Константин Сергеевич, тогда все окончательно и определится.
Ольга уже знала, что в этом театре точно будет работать она сама и еще Сева Мейерхольд. Он пришел к ним из университета прямо на второй курс. У Мейерхольда была совсем не сценичная внешность, но он поражал своей энергией, умением передать и комизм и трагизм в ролях при своем совершенно, казалось бы, однотонном голосе, блистал умом и познаниями как в литературе, так и в искусстве, проявлял склонность к режиссуре, да и вообще, казалось, воплощал в себе все то, что называлось словами «интеллигент» и «интеллектуал». Даже если бы Мейерхольд и не понравился Станиславскому, то Немирович все равно настоял бы на том, чтобы он был в труппе! Но… Он понравился! Станиславский обратил внимание еще и на Маргариту Савицкую.
– Восхитительная! – сказал он, пораженный ее красивым контральтовым голосом, ярким темпераментом и огромными выразительными глазами. – Она, конечно, не красавица, но в ней столько внутренней силищи, что впору Ивана Грозного или Бориса Годунова играть!
– Согласен. В ней мало женственности, но она принадлежит к какому-то древнему дворянскому роду, и это в ней, бесспорно, чувствуется. А как вам наша Оля Книппер? – с волнением спросил Владимир Иванович, готовясь отстаивать свою протеже, если Станиславский что-либо скажет против. Но при ее имени Константин Сергеевич неожиданно сразу расплылся в улыбке.
– Очень, очень хороша. Необыкновенная женственность, благородство манер, голос…
– Вот-вот, – с облегчением вздохнул Немирович. – Актриса прекрасная! Почему бы не дать ей роль царицы Ирины в «Федоре»?
– Посмотрим, – ушел от прямого ответа Станиславский. – А почему бы не дать эту роль Савицкой? Она тоже вполне подходит.
– Ну, если вы хотите видеть в царице не женщину, а царственное воплощение мудрости, печали и святости, тогда, конечно, подходит, – недовольно пробурчал Немирович.
Оба они уже решили, что открывать свой первый сезон будут спектаклем «Царь Федор Иоаннович». Эта пьеса Алексея Константиновича Толстого была запрещена и еще нигде не ставилась, но так как Немирович-Данченко считал ее лучшей исторической драмой, то он упорно добивался разрешения на ее постановку. Приложив массу усилий, он был лично принят московским губернатором, великим князем Сергеем Александровичем, и, о чудо, тот его поддержал! Кроме этой пьесы, Немирович-Данченко, отвечающий в новом театре за репертуар, выбрал также пьесу Антона Павловича Чехова «Чайка», которая без особого успеха прошла в 1896 году в Петербурге. Между тем Немирович-Данченко был просто влюблен в нее! Он даже пытался отказаться от премии Грибоедова в тот год за свою пьесу «Цена жизни», заявив, что «Чайка»