Я вновь стала по крупицам собирать материал, и, наконец, собрав его, как мне показалось, вполне достаточно, я уже было вплотную приступила к работе… как вдруг поняла, что написать об Ольге Чеховой, обойдя стороной образ ее тети – актрисы МХАТа Ольги Леонардовны, – абсолютно невозможно. А образ тети невозможен без истории организации театра и, конечно, без образов самого Антона Павловича Чехова и его племянника, Михаила Чехова… Одно потянуло за ниточку другое, и я вновь отставила написание книги. Обложившись многочисленной документальной литературой, выпущенной музеем МХАТ, перепиской моих героев друг с другом и воспоминаниями окружавших их людей, я углубилась в изучение этого огромного по объему материала. Помогало мне и то, что я сама в 1972 году окончила школу-студию МХАТа и была до двухтысячного года актрисой, и с 1987 года – заведующей труппой этого театра. Я успела застать еще в живых тех, кто знал и Станиславского, и Немировича-Данченко, и Ольгу Леонардовну.
Мне довелось близко сойтись со старейшиной театра, народной артисткой Софьей Станиславовной Пилявской. Она болела, и я часто навещала ее, так как мы жили с ней в одном доме в Глинищевском переулке.
Софья Станиславовна готовила тогда к выпуску свою книгу воспоминаний «По долгу памяти» и, возможно, потому очень много рассказывала мне, как бы проверяя эту свою память, а мои расспросы наталкивали ее на какие-то забытые моменты.
Именно от нее я и услышала ранее мне неизвестное об Ольге Леонардовне, с которой она была дружна, хотя и была намного ее моложе. Через рассказы Софьи Станиславовны образ Книппер-Чеховой, о которой писали в то время только как о великой актрисе и преданной вдове писателя Антона Павловича Чехова, стал для меня оживать. Я узнала, что она была, конечно же, обыкновенной женщиной – из плоти и крови, и, оставшись совсем молодой вдовой после ухода мужа, влюблялась, как влюблялась и до встречи с ним.
– И вы будете писать об этом? – спросила я.
– Нет. Я не имею права раскрывать ее тайны.
И вот теперь, когда я решилась написать историю жизни как ее племянницы, так и самой Ольги Леонардовны, я считаю, что раз Пилявская не брала с меня слово о неразглашении тайн, я имею право говорить о них, потому что без этого образ актрисы был бы слишком ходульным и неполным. Да и вообще, ведь для чего-то Софья Станиславовна мне об этом рассказывала? Для чего-то была со мной откровенна?
Еще одним моим «живым источником» была Алла Константиновна Тарасова, у которой я училась актерскому мастерству. Занятия она проводила дома. Узнав, что я ленинградка и живу в общежитии, а также то, что никаких родственников у меня в Москве нет, она стала заботиться о моем здоровье, так как ей казалось, что я излишне худая. Я приходила к ней по утрам за полчаса до начала занятий, и она кормила меня завтраком, заставляя есть столь ненавистный мне творог с молоком. Когда у нас были вечерние репетиции, она оставляла меня ужинать и много рассказывала и о себе, и о театре. Именно тогда я и узнала о том, как она после революции присоединилась к качаловской группе за границей, как чуть не осталась в Америке…
Многое я уже знала и от искусствоведа Виталия Яковлевича Виленкина, личного секретаря Качалова, преподававшего в школе-студии историю МХАТа.
К знаниям, полученным мною от этих людей, а так же почерпнув их из тех многочисленных книг, которые уже лежали на моем столе, присовокупив к ним книги о Второй мировой войне, о личности Гитлера и о людях из его окружения, которые также должны были стать действующими лицами моего романа, я приступила к работе, назвав его «Две Ольги Чеховы. Две судьбы». Я работала над ним около пяти лет, и смею надеяться, что сей труд даст вам представление об атмосфере театральной жизни и о тех людях, что жили, любили и творили на стыке девятнадцатого и двадцатого веков, а также в тяжелые времена двух революций и войн. Надеюсь, что вы, как и я, полюбите моих героев и, с сожалением перевернув последнюю страницу их жизни, будете о них помнить.
Татьяна
Бронзова
Пролог
Жизнь подобна пьесе, и главное в ней не то, короткая она или длинная, а то, как она сыграна.
Искусство – это область, где нельзя ходить не спотыкаясь.
Чехов – это вечное спотыкание, но спотыкание человека, заглядевшегося на звезды.
Он приблизился незаметно. Тень накрыла цветы и шмеля, за полетом которого с интересом наблюдала пятилетняя девочка. От неожиданности она вздрогнула и обернулась. Садовник! Оля хорошо