«Чего это он разворчался?» – озадачился Матвей, внимательно слушая этот странный голос.
– С того и ворчу, что от памяти своей вы отступились. Пращуров забыли. Потому и нет порядка. Ну да ладно. Это вам там жить. А моё время уходит.
– Тогда что я тут вообще делаю? – решившись, прямо спросил Матвей.
– И себя, и меня спасаешь, – коротко и предельно откровенно признался голос. – Святославу недолго уж осталось. Выходит срок его. А после про меня и вспомнить некому будет. Потому он тебя и искал.
– Меня? Или просто человека старой крови, кто станет тебя мысленно поминать, в бой идя? – уточнил Матвей.
– Тебя, – отрезал голос. – Знаю, что ты думаешь.
– И что же?
– Что толку от того поминания немного будет. Что блажь это старческая. И что тебе это ничего стоить не будет. Так ведь?
– Ну, примерно, – смущённо признался парень.
– Ошибаешься. Я хоть и забыт, но ещё кое-что могу. Или ты решил, что перенёсся из своего времени сюда так просто. От одной только молоньи?
– Вот этого я так и не понял, – помолчав, честно признался Матвей.
– Оно и понятно. Не дано тебе знать, кто и как это сделал. Ту молонью я послал. Я тебя перенёс и года тебе прежние вернул тоже я.
– Но зачем? Тут ведь свой Матвей был, который мог бы тебе служить. Или я чего-то не знаю?
– Верно. Не знаешь. Не дожил бы тот Матвей. Болен он был. И болезнь та глазу не видима. Изнутри его ела. Да только через год от того дня, когда ты здесь оказался, он бы прямо в кузне у наковальни помер. Я потому и решил сменить его на тебя. Одна кровь, один род. Не хотел, чтобы линия эта прервалась. Родовых, настоящих, всё меньше становится. Плохо это. Очень.
– Скоро ещё меньше будет, – не сумел промолчать Матвей. – Сам знаешь, что дальше в государстве будет.
– Знаю, – в голосе говорившего прозвучали горечь и досада.
– А сам ты изменить этого не можешь? Что тебе там для настоящей силы нужно? Тризна какая, или подношение? А может, жертва? – осторожно поинтересовался парень.
– Доблесть воинская и ярость боевая, а жертвы я только на тризну прошу, – голос говорившего зазвучал очень уж грустно. – Не дано мне теперь менять что-то серьёзно. Человека вот ещё могу сменить. В бою ему помочь, в делах удачи послать. А на большее сил не хватает. Забыли меня. Совсем. Ладу с Чернобогом и то поболе помнят. Мару и то поминают. А про меня забыли.
Обида, прозвучавшая в голосе, удивила парня. У Матвея сложилось стойкое убеждение, что говоривший отчаянно, почти смертельно этим обижен. Хотя, если вспомнить, что в данный момент он говорит с древним божеством, то о каких вообще эмоциях может идти речь? Хотя, кто их знает, этих древних богов? Ведь по легенде, это не просто божество, а тот, от кого пошли первые люди. То есть основатель рода. Как здесь говорят, пращур. А раз так, то ничто человеческое ему не чуждо.
– Верно, мыслишь, отрок, – снова зарокотал голос. – Я хоть и бог, а к вашему миру всегда близок был.