Дозор стоит передними лапами у меня на груди. Влажный розовый язык свесил меж клыков, дышит громко, а глаза грустные. Понимает, что друг уезжает.
– Я ненадолго, – обещаю ему.
– Вот, Ромочка, – мама сует в руки тяжеленький пакет.
– Ого! Куда столько?
– Дорога дальняя, пригодится. Тут и термосок с чаем, и блинчики. Бутербродиков еще настрогала.
– Спасибо, мам. Не стоило. Столько кафешек по пути.
– Да что эти кафешки! Одна зараза в них. А тут домашнее, вкусное… – голос подрагивает. Чуть-чуть – и расплачется, будто я на год уезжаю. – Я тете Стюре позвонила, предупредила, что ты приедешь, она порядок там наведет.
– Ага.
Пытаюсь вспомнить тетю Стюру – бесполезно. По рассказам матери она напротив бабушкиного дома живет, приглядывает.
Батя подходит.
– Аккуратнее там, – напутствует.
– Само собой. Ладно, поеду я. Привет всем передавайте!
– Передадим!
До поворота вижу в зеркале заднего вида фигуру матери. Ну вот, расстроилась.
Расстояние в сто пятьдесят километров преодолеваю без проблем. Ловлю кайф от дороги и одиночества, мозг расслаблен.
После указателя на бабушкину деревню начинается форменное безобразие.
Дорогу развезло. Ее и так никогда не асфальтировали, а грейдировали в лучшем случае в прошлой пятилетке. Машина вязнет в грязи, два раза буксовал, но выбрался, на третий застрял капитально, пришлось ждать попутный транспорт, чтобы вытащили.
До деревни добираюсь уже затемно. Улицы без освещения, в домах редко где горит свет. Подъезжаю к бабушкиному дому. Фары замирают на зеленых деревянных воротах с нарисованным когда-то мелом номером 16-2. Зеленая краска выцвела и местами облупилась.
«Ну вот, Роман Олегович, пристанище твое на недельку-другую. Проходи, обживайся», – поздравляю себя с новосельем.
Глушу машину. Выхожу в темноту, задираю голову к небу. В детстве любил смотреть на звезды. Они здесь как алмазная россыпь на бархате – крупные, яркие, близкие. Сейчас не видно их. Тучи заволокли все до бледного горизонта. Похолодало.
В вырезанное потайное «окошко» в воротах просовываю руку, открываю засов, распахиваю створки. Загоняю машину за ограду. На доме увесистый замок, ключ за ставней. Всегда там висел, сколько себя помню.
В сенцах пахнет плесенью, сыро.
Нащупываю выключатель, щелкаю.
– Да будет свет!
Лампочка советских времен загорается под потолком. Чистенько, но вот тот запах печеных пирогов, с которым бабушка ассоциировалась, исчез.
После похорон бабы Ани родители иногда приезжали сюда. Я – ни разу.
В доме ничего не изменилось. Все вещи, пожелтевшие фотографии, мебель лежат и висят на своих местах.
Наскоро поужинав бутербродами и остатками чая из термоса, тушу везде свет, падаю в кровать. Устал мертвецки. Тело расслабляется на хрустящей простыне, подушка слегка пахнет стиральным порошком. Взбитое пуховое одеяло