Она не заметила, как Вадьу изменилась в лице, слушая ее рассказ, и не увидела, как девочка медленно подняла с песка булаву. И уж совершенно точно Гозтан не была готова к тому, что пэкьу-тааса замахнется и ударит ее булавой по затылку.
Глава 2
Тайная экспедиция
Гозтан очнулась.
Перед глазами в воде плавали звезды.
Постепенно женщина поняла, что звезды находились вовсе не в воде, но сверкали в горячем воздухе. Искры трескучего костра светлячками взмывали в темное небо. В нос ударил аромат паленого кизяка и жареного мяса. В нем также чувствовались едкие нотки копченой тольусы, которую было принято есть только на пирах и празднествах.
Затылок болел так сильно, что Гозтан застонала.
До ее слуха внезапно донесся гипнотический напев:
– Меня послушайте, о воины льуку,
Тучны слова мои, как все стада пэкьу.
Пускай я здесь чужак, но много я видал
И красоту небес, как на ладони, брал[1].
Некоторые обороты не оставляли сомнений в том, что язык льуку не являлся для сказителя родным, да и произношение было характерным для чужеземца. Брать красоту, как на ладони? Что за нелепица? Но в рифмах присутствовали некая прелесть и грация, а благодаря причудливым интонациям рассказчика перед глазами отчетливо вставали яркие выразительные образы, которые позволяли слушателям наслаждаться: это было сродни тому, как если бы жареные дикие кабачки приправили изысканным соком тольусы.
Голос и акцент показались Гозтан знакомыми, но она не смогла понять, кто говорит. Женщина попробовала повернуть голову в ту сторону и поняла, что связана по рукам и ногам прочными веревками из жил. Она была пленницей.
– …Вы все наверняка слышали старую басню о пастухе-агоне, который подобрал зимой тщедушного щенка и выкормил его молоком пастушьих собак. Когда щенок вырос, оказалось, что это волк. Однажды пастух застал волка с новорожденным ягненком в зубах. «Почему ты отплатил за мою доброту таким вредноломством?» – спросил пастух. «Не могу ничего поделать, – отвечал волк. – Такова моя природа».
Рассказ прервался смехом и громкими выкриками.
– И поделом ему!
– Тупой агон!
– У агонов даже молоко сук пропитано предательством и, как ты выразился, «вредноломством»!
Перед затуманенным взором Гозтан возникло детское лицо: пэкьу-тааса, чьи волосы в отблесках костра казались золотыми.
– За что? – прохрипела Гозтан.
Она зажмурилась и снова открыла глаза, надеясь, что зрение вернется в полной мере. Затылок отозвался болью. Лишь бы только кости были целы.
– Кто ты на самом деле? – нагнувшись, прошептала