Дорогой мой человек. Юрий Герман

как ты однажды меня обозвал. Так вот: я жена абсолютная. Я не могу, чтобы ты делал дело отдельно от меня. Для меня это невозможно. Я бы ума решилась, если бы в том будущем, которого у нас никогда не будет, но если бы оно было, ты делал одно дело, а я – другое. Я должна быть всегда с тобой. И в дурном и в хорошем, и в счастье и в несчастье, и в стужу и в вёдро, и на фронте и в мирное время, и в операционной и в перевязочной, и в гостях и дома.

      Нет, пусть ты уходишь, и я тебя жду.

      И пусть ты придешь, понимаешь? Пусть ты ушел в гости к своему старому фронтовому товарищу и там ужасно напился. И пришел на четвереньках. И я тебе говорю:

      – Владимир, что это?

      А ты мне:

      – Прости, но это так!

      А я тебе:

      – Надеюсь, это никогда не повторится?

      А ты мне (в страшном, пьяном бешенстве):

      – Прочь! Кто здесь главный? С дороги! Тварь! Я самый главный…

      А я:

      – Ты, ты, Вовочка, ты самый главный…

      И чтобы утром ты извинился. Но как, знаешь?

      – Что это со мной давеча было, Варюха?

      Но я молчу. Я молчу и молчу. И молча рыдаю.

      А ты ползаешь на коленях – уже пожилой, уже с одышечкой, плешивенький мой! Ну, потом, конечно, я тебя прощаю, и все хорошо.

      Господи, куда это меня заносит, когда я разговариваю с тобой.

      Простите, Владимир Афанасьевич, отвлеклась.

      Так ты предполагаешь, Володечка, что я слушала твои медицинские рацеи и разный биологический бредок в дни нашей юности, потому что мне это было интересно?

      Нисколько!

      Мне было интересно только, как ты об этом думаешь, и тебе я бы, конечно, стала первоклассным помощником. Это дурно? Это ущемляет женщину в ее равноправии с вашим братом мужчиной? Но ведь это не рецепт, это то, что подходит лично мне. И ничего со мной тут не поделаешь, и ты со мной ничего не поделаешь, если я тебе такая уродилась.

      Ну, будь здоров!

      А может быть, приедешь и возьмешь меня к себе на войну?

      Возьми меня к себе, Володя.

Москва, 8-го ноября 1941 г.

Северный вокзал.

      А куда я уезжаю – это совершенно вас не касается, Владимир Афанасьевич!»

      Глава третья

      О французском физике Ланжевене и древнеримском враче Галене

      В начале декабря отряд Цветкова попал в тяжелую и длительную передрягу. Не имея, в сущности, никакого серьезного опыта войны, да еще к тому же такой сложной, как партизанская, утомившись постоянными преследованиями, дождями, сыростью и, наконец, морозами, сковавшими Унчанский лесной массив, плохо одетые люди, что называется, сдали и возле владений совхоза «Старый большевик» просто-напросто проспали группу карателей, которая едва не уничтожила весь отряд.

      К счастью, спавший всегда вполглаза Цветков успел учуять неладное – услышал сиплый лай розыскных немецких овчарок и поднял отряд. Завязался бой – длинный, трудный, путаный, а главное – такой, без которого вполне можно было обойтись, потому что почти никаких потерь живой силе фашистов партизаны не нанесли.

      В